Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
Жрецы собрались вокруг и остановились, беспомощно опустив руки. Я в душе ликовал - все будет хорошо, только бы демократы от меня не отступились!
Храм опустел. Богомольцы поспешно разошлись, увидев, что у алтаря разыгрывается драма. Жрецы бесшумно вынесли блюда с жертвенным мясом, убрали покрывала, сосуды с питьем...
Настала тишина. Время по капле утекало из водяных часов. Подкралась ночь, в решетчатые двери вошла без шороха луна; темные углы отодвинулись в бесконечность. Дионис, как глухонемой, улыбался лунным лучам, а мне на холодном мраморе было неуютно и жутко.
В храме теперь все переменилось. Здесь раньше, кажется, был бассейн, где Килик утопил котят и хотел утопить меня. Теперь я остался один, совсем один. Гермы за храмом разрушены персами, исчез и Солон. Белые руки матери редко являются в моей памяти, а кружочек с буквой "Е", что значит "свобода", я сам отдал в жертву за Мику...
Ничего не осталось.
Почему же в ушах гремит зеленое море, а из глаз не хочет уходить яркая картина: галера, которая уносится сквозь горы воды, улыбающиеся лица Медведя, Псоя-садовника. Зубила, других? Путь к далекому Криту, который, говорят, не выдает беглых рабов...
Я, кажется, засыпаю, - это плохо. Из хитона я выдернул суровую нитку, которую полагается иметь с иглой каждому воину. Ниткой я привязал себя к алтарю: если я засну и руки опустятся, перестанут обнимать алтарь, эта нитка будет соединять меня со священным убежищем.
И в памяти перемежаются расплывчатые картины прошлого: орущие рты сражающихся, купец из освобожденного нами города, который хотел женить меня на дочери, зеленоглазой, как змейка... И совсем далекое: призрачные кентавры, скачущие через марево дождя.
Я очнулся от грубого прикосновения. Сразу много рук вцепилось в меня; колючая веревка туго обматывалась вокруг моих рук. Луна скрылась, была полная тьма...
Негодяи, ругаясь шепотом, спешили меня выволочь из храма; в зубы забили вонючую овчину, как это сделали некогда варвары.
На улице слабый свет лампы осветил склонившиеся лица, глаза которых блеснули от любопытства и алчности.
Боги! Это были все те же лидиец и египтянин!
– Не беспокойся, благочестивейший Килик, - шептал вкрадчивый голос, мы его вывезем так, что и муха об этом не прожужжит. И продадим его на край света, в Тавриду или в Элам, откуда ему уже возврата не будет.