Алкамен - театральный мальчик
Шрифт:
В последний раз я оглянулся на дружеские лица, кивавшие мне из неразличимого далека.
ОСТРОВ ПСИТТАЛИЯ
Как Фемистокл рассчитывал, так и случилось, - персы, опасаясь, что афиняне уклонятся от боя и ускользнут, с двух сторон двинулись в пролив, сжимая в тиски их корабли. Но биться широким фронтом персы не могли из-за узости пролива.
Расчет Фемистокла был верен: солнце слепило глаза нападающему врагу, лобовой ветер расстраивал ряды его кораблей.
Афиняне разбивали, брали на абордаж, жгли ряд за рядом, затем налетали новые ряды, и начиналось все сначала.
В воздухе стоял стон от ругательств, проклятий, слов команды, предсмертных криков. Море клокотало, в волнах болтались обломки, весла, бочки.
Мидяне высадили десант на песчаном островке Пситталии, энергично подвозили подкрепления, хотели оттуда рвануться дальше - на Саламин.
Аристид взошел на корабль, где на мостике сидел худосочный спартанец Эврибиад, надувшись, как жаба. Еще бы, ему против воли пришлось разрешить сражение!
– Дозволь, я высажусь на островке и выбью оттуда мидян.
– Лицо Аристида было бледным, как никогда, а тонкие губы побелели от напряжения.
Эврибиад для вида помедлил, потом украдкой взглянул на Фемистокла, который стоял рядом, скрестив руки. Фемистокл еле заметно наклонил голову, и Эврибиад милостиво позволил Аристиду вступить в бой.
Аристид и триста гоплитов по мелководью перебежали на Пситталию и напали на ошеломленных мидян. Те яростно защищались. Развевающийся плащ Аристида со знаменитыми заплатками мелькал тут и там. Одно время всем показалось, что атака отбита, что шлем Аристида уже не виден в гуще сражающихся. Однако вот он появился на самом берегу. В руке его было древко с вражеским знаменем - позолоченный человекоорел с широко распахнутыми крыльями.
Радостно закричали афиняне, смотревшие на битву со скал Саламина; стали прыгать, кидать в воздух шапки.
Казалось, с неба донесся мощный глас богов, напоминающий звучную речь Эсхила:
Вперед, сыны Эллады! Спасайте родину, спасайте жен,
Детей своих, богов отцовских храмы,
Гробницы предков: бой теперь за всё!
Между тем к Пситталии со стороны персов мчался тяжелый корабль с десантом. Ярко блестели на солнце золотые латы - это шли в бой "бессмертные" - личная гвардия царя. Афинская триера преградила кораблю персов путь - "Беллерофонт", флагманский корабль Ксантиппа. Персы не смогли остановить разогнавшийся тяжелый корабль, и он ударился бортом о борт "Беллерофонта". Гигантские весла ломались, как лучинки, с палуб от удара посыпались в воду люди.
На крутом носу "Беллерофонта" появился маленький, страшный, с растрепанной бородой Ксантипп. Глотка его была разверста - он не то командовал, не то изрыгал проклятия. Он метнул железный крюк и зацепил им борт вражеского судна. В тот же момент еще несколько крюков впилось в деревянное тело корабля. Персы рубили мечами железо крюков, надеясь освободиться от этих страшных когтей, - не тут-то было!
Видя, что Ксантипп около Пситталии, зная, что Фемистокл тоже направляется туда, я кинулся вброд вслед за гоплитами, бежавшими в подкрепление. Вода мне здесь доходила до горла. Раза два, поскользнувшись на камнях, я принимался плыть. Навстречу толкали плоты с ранеными; на одном плоту сидел горбоносый врач с серебряным обручем на седоватых волосах, тот самый, что взялся лечить Мику. Я было кинулся к нему, как меня оттолкнули:
– Позволь, позволь!
Отряд гоплитов с напряженными лицами, буруня воду, бежал на Пситталию.
– Что, парень?
– ехидно крикнул мне замыкающий строй гоплит.
– Хвостом виляешь, бежишь обратно?
И я побежал на Пситталию.
Там Аристид и Ксантипп улыбались, пожимали друг другу руки; оруженосцы подали им полотенца, и стратеги утирали пот и грязь.
Воины собирали трофеи, стаскивали вражеские знамена, раскладывали походный алтарь Зевса - Носителя Побед, которому нужно было на скорую руку принести благодарственную жертву.
Ксантипп узнал меня издали, кивнул, шагнул ко мне, протягивая руки. Я остановился, удивленный этой приветливостью.
"Господин, - хотел я сказать, - твоя дочь Аристомаха... Мика..." Волнение сжало мне горло. Ксантипп меня опередил:
– Мне рассказали все.
– На лицо его набежала тень, как будто свет солнца для него померк.
– А Мика умерла.
Мне только что сообщили...
Теперь и для меня полуденное небо показалось черным, как тирский бархат.
Ксантипп наклонился, прижался к моему лицу всеми своими родинками и бородавками, и мы горевали вдвоем, на глазах у скорбных воинов.
Подвели пленных. Впереди шли, не смея поднять глаз, как нашкодившие ребята, двое молодых бородатых мидян в серебряных одеждах, затканных золотыми и красными цветами.
– Племянники самого царя!
– шепнул грек-переводчик из числа пленных, который юлил возле Аристида и Ксантиппа, желая выслужиться перед новыми господами.
Аристид махнул рукой, приказывая, чтобы пленных увели, но Ксантипп удержал его руку. Глаза Ксантиппа горели, ноздри раздувались от гнева.
– Прости, Аристид, эти пленные принадлежат мне. Я взял их корабль в честном бою.
Аристид пожал плечами, как будто отвечая: мне-то что за дело! Все ждали от Ксантиппа необыкновенных действий.
Обернувшись, он простер руки к походному алтарю Зевса, где жрецы разжигали священное пламя.
– Эй, подайте мне жертвенный топор! Старый жрец подал требуемое и разинул рот от изумления, угадав намерение Ксантиппа. Даже самые суровые воины застыли в ужасе: ведь человеческие жертвоприношения в Элладе не повторялись с баснословных времен!
Но уже столько крови пролилось в тот день, что никто не стал перечить победителю. Только некоторые отошли в сторону или отвернулись.
Ксантипп, как того требовал обычай, замотал голову плащом, подбросил топор, как бы пробуя его вес, и схватил за курчавые волосы стоявшего впереди мидянина. Лицо Ксантиппа стало ужасным, как лик змееволосой Медузы, изображаемый на стенах храмов.
Тот, кого он схватил за волосы, выхватил из-за пазухи детскую погремушку на золотой цепочке, самую обыкновенную костяную погремушку, которая стоит два обола и которой забавляют своих детей и нищий и вельможа. Мидянин поцеловал эту погремушку, лопотал какие-то смешные слова, а другие, несмотря на свою солидность, закрыли глаза ладонями и заплакали тонкими голосами.