Алкоголик. Эхо дуэли
Шрифт:
Свирин не выдержал искушения и тут же на лестничной площадке стал целовать ее в губы и волосы.
— Милая, чудная, красивая… – шептал он прерывающимся голосом.
— Тише, тише, могут услышать, после. Могут услышать.
Она быстро проскользнула в дверь и втянула его за собой в большую квартиру, в оформлении которой чувствовалась работа дизайнера.
Пахло духами, ноги мягко тонули в ковре.
Угловая часть комнат была отгорожена высокими ширмами.
— Видишь, – говорила Валерия вполголоса (она уже перешла на «ты»), – это мой личный уголок для отдыха… Вот стул… тут и клади вещи. В прихожей нельзя оставлять. Нужно быть осторожным.
Свирин был как загипнотизированный, все делал машинально, выполняя волю обладательницы мелодичного, нежного голоса.
— У нас так мало времени, – щебетала Валерия, – не будем его терять. Я так тебя люблю… С первого же взгляда, как только увидела…
Свирин исступленно целовал ее, в его бурной ласке было столько подкупающей искренности, что глаза Валерии на минуту затуманились. Она остановилась вдруг в нерешимости посреди комнаты, лицо ее стало каким-то особенным, как будто печальным.
Свирин понял эту перемену по-своему и стал более настойчив.
Валерия, казалось, колебалась, потом в каком-то странном исступлении обняла его обеими руками и почти повисла у него на шее, точно умоляя его о чем-то, чего он не знал и о чем не догадывался.
За ширмой горела матовая лампа, и весь этот уголок, пронизанный теплым светом, притягивал и звал.
Когда Валерия ввела туда Свирина, она неожиданно сильно закашлялась, он даже хотел пойти за водой, но она засмеялась и не пустила его.
— Что ты, милый, прошу тебя, успокойся. Это случайно. От волнения дыхание перехватило. Уже прошло. Поцелуй меня, мой Вадим.
В квартире стоял высокий, до самого потолка, шкаф с зеркалом.
Когда раздался кашель, потайная дверь шкафа бесшумно отворилась. Из шкафа показалась невысокая полная женщина, одетая во все черное.
Как осторожная мышь, неслышно ступая ногами, обутыми в меховые тапочки, подобралась она к стулу, где лежал дорогой пиджак Свирина, и унесла вещи в соседнюю комнату.
Там давно ожидал упитанный парень с гладко выбритым красивым лицом без всякого выражения.
— Жирный фраер, – произнесла женщина в черном.
Свирин имел обыкновение держать при себе крупные деньги.
Посчитали…
— Ого! – вырвалось у гладковыбритого, ноздри раздулись, на лице появилось выражение сдерживаемого восторга.
— Любаша – славная девочка, хоть кого обработает.
Несколько мелких купюр положили обратно в бумажник и тем же порядком отнесли вещи на место.
Валерия услышала стук упавшей табуретки (это тоже условный сигнал), и ею овладело беспокойство, которое передалось и Свирину.
— Боюсь, как бы… – она не договорила.
— Что?
— Уже поздно, – она выглядела испуганной и растерянной. – На днях снова увидимся. Я к тебе сама приду. Милый, дорогой…
Перед уходом довольный и счастливый Свирин хотел по привычке достать бумажник и отблагодарить, но Валерия заметила движение его руки.
— Какой ты смешной! За кого ты меня принимаешь? – сказала она и крепко поцеловала его, мягко подталкивая к дверям. – Уходя уходи, пока нас не застали. Больше нельзя оставаться.
Он берет с нее слово, что она непременно придет к нему завтра вечером.
— Могу ли я забыть? Если бы ты знал, как бы я хотела прийти к тебе навсегда! – и в этих ее словах звучит столько неподдельной тоски и отчаяния, словно они исходят из глубины сердца.
Грустными глазами она провожает его и запирает дверь.
«Кончена комедия!» – говорит она себе, но ей жалко той призрачной любви, которая мелькнула на мгновение и растаяла как дым. Еще не развеялись мечты, а хозяйка и «он» уже здесь.
Началась быстрая перестановка мебели «на всякий случай». Все передвинуто на другие места, и квартира уже не похожа на ту, которая была только что. Если бы Свирин вернулся, он не узнал бы квартиру.
— Ну, Любаша, – обратился гладковыбритый к лже-Валерии, – сегодня же вечером айда в Питер. Собирайся, вместе едем, там новое дело наклевывается. Поработаем!
Не стесняясь женщины в черном, он властно обнимает ее и сажает к себе на колени.
После ласк Свирина эти объятия кажутся грубыми. Она сидит на коленях у сутенера как подстреленная птица, боится сопротивляться, не в силах отвечать на заигрывания, вся съежилась и в глазах – тоска.
Хозяйка посмеивается и лукаво причмокивает языком.
– Голубки воркуют… Ухожу… Ухожу…
На следующий день, выходя из ресторана, Свирин еще имел слабую надежду увидеть знакомый силуэт. Даже прошелся несколько раз взад и вперед по улице. Ее не было.
Свирин был удручен происшедшим и не столько жалел денег, сколько не мог понять, как удалось его так легко «развести». Ведь обычно это делал он и считал себя крутым «разводилой». Он понимал, что Валерия ни больше ни меньше, как настоящая «кошка», за спиной которой прячется неуловимый «кот». Может быть, она и жертва этого «кота». А в сердце продолжало жить воспоминание о пережитой любви, пускай корыстной и фальшивой, но все же до такой степени захватившей обоих, что на короткий миг слились грани обмана и правды.
Отослав Пашу на Кавказ. Свирин решил на несколько дней уединиться в своей престижной квартире монолитного дома в Крылатском. Посидеть, подумать о жизни своей и чужой. Сделать выписки про человека, про власть, про жизнь и смерть. Никаких контактов, никакого спиртного, никакой пустой болтовни, никаких тренингов. Так и провел весь день, обложившись бумагами, книгами и брошюрами.
* * *
Холодным утренним светом засеребрилось окно. Медленно подымалась заря. Наступал новый день. Он нес новые силы тем, кто провел ночь во сне, новые надежды тем, кто задыхался в отчаянии в ночной тьме. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее разливался свет. По мере того как невидимое солнце приближалось к горизонту, весело взлетела стая голубей, на минуту заполнив собой все пространство. Через минуту они вернулись, как бы решив, что не стоит лететь, если и здесь так хорошо.