Альманах «Российский колкол». Спецвыпуск, посвященный Мацуо Басё. Выпуск №3
Шрифт:
– А зачем мне «Ваша» любовь? Это любовь женатого человека!!!! Ведь это же чужая любовь?! Это же Вы о своей любви пишете, и мне от неё – от какой-то «Вашей любви» к другой женщине – ни жарко ни холодно! Делом бы лучше занялись! Взрослый человек! У нас гегемон – пролетариат! Застрельщик….
Но папа, не дослушав её, махнув на неё рукой, как на надоедливую осу, повернулся ко мне и крикнул:
– Всё!!! Надя, идем домой!
В одной руке он держал стопку своих сборников, а в другой крепко держал мою руку. Папа был явно расстроен, мрачен. Он нервно кусал губы. И совсем не разговаривал со мной по дороге, глубоко погруженный в свои невесёлые мысли. Только, когда кондукторша, глубоко вздохнув, громко выкрикнула
– Так! Решено! До школы будешь опять у бабы Насти сидеть! Верну тебя туда. Там гораздо лучше и чище, чем в детском саду!
Я тотчас вспомнила – «чище» бабы Насти. Баба Настя работала домашней нянькой, держала у себя детишек, чьи родители не смогли устроить своих ребят в детский сад. Она жила в стареньком покосившемся бревенчатом доме, там же – в закоулках Таганки. Да, она старательно мыла полы. Но они были такими щелями с отслаивающейся буро-рыжей краской, что мыши легко пролезали через давно изношенные половые доски из подвала. И, увидев нас, испугано мчались то в одну, то в другую сторону.
Я хорошо относилась к доброй бабе Насте, но возвращаться туда – к ней, не хотела. У меня появилось такое чувство, словно у меня отняли самую любимую игрушку.
Целый мир для меня рухнул от этих произнесенных папой слов. И вспомнился один из первых дней в детском саду. Когда я играла в песочнице, наполняя разноцветные пластмассовые формочки песком, оттискивала у себя под ногами песочных котят и утят. Пока не залез в песочницу Мишка Нечаев. Он сказал, что мои куличики – скука. А вот он мне слепит настоящий дворец. И я присела на деревянный бортик песочницы и стала смотреть, как он сделает для меня дворец своими руками. И я сидела, а Мишка у моих ног лепил для меня дворец. И солнце светило. И было так хорошо! И все радовало: и то, что мама ошиблась, когда уверяла меня, что меня ни один мальчик не полюбит, если чулки у девочки «морщат». А мои чулочки в резиночку желтоватого цвета на щиколотках предательски улеглись валиками-морщинками, как всегда бывает, когда увлечешься игрой. Но моя строгая мама оказалась неправа: вот сижу я в сморщенных чулках, со складочками на щиколотках, а у моих ног такой замечательный Мишка Нечаев дворец для меня лепит. И Мишка нравится мне, и его дворец, и все вокруг прекрасно!
И дворец получился красивый. И сломанная веточка с листьями, воткнутая им в вершинку – «крышу» дворца, колыхалась на ветру, как флаг, созданного им для меня песочного королевства.
Но дворец простоял недолго, потому что вдруг налетел Вовка Дугин. И растоптал подаренный мне Мишкой песочный дворец. Он злобно растоптал мой дворец, потому что…, да понятно почему, раз с первого дня моего появления ходил за мною хвостиком. И на уроке пения садился рядом. И даже в куклы пытался со мной играть, но девчонки его на смех подняли. А теперь этот тихоня не только расправился с Мишкиным дворцом, но и подрался с ним. Но, получив сдачи, убежал. А Мишка сидел с расквашенным носом. И, смеясь, смотрел на меня. И я достала из кармана пальто кружевной платочек, как всегда тщательно отглаженный мамой. И попыталась им протереть лицо героя. Но испугалась сделать ему больно. И отдала платочек Мишке, чтобы он сам остановил идущую из носа кровь и вытер лицо. Но он, не отводя от меня смеющихся глаз, вытирал под разбитым носом рукой, а другой, как цветок, держал свой трофей – мой кружевной платочек. А ребята скакали вокруг нас, корчили рожицы и дружно дразнили нас:
– «Тили-тили-тесто! Жених и невеста!!!» И мне, и Мишке Нечаеву было так приятно, что и им всё понятно, что не только: «тили-тили, ти-ли – тесто», но и, что мы с ним – «жених и невеста»! И совсем не обидно, а радостно!
Вспоминая всё это, я старалась сдержать слезы до
К тому же в детском саду я со многими подружилась! Там было столько игрушек, огромный ковер посреди общего зала, на котором все играли. А какие там разноцветные обеденные столики со стульями! А как весело играть в игрушечном городке! Ведь там был разноцветный домик посередине! И так хорошо было играть там с куклой, словно не я сама принесла куклу, а пришла к кукле в гости. А в песочнице стоял огромный гриб мухомор с ножкой из высокого полена и шляпкой из покрашенного в красный цвет железа с белыми горошинами! Под этим зонтом-мухомором можно болтать с друзьями в дождь.
А главное, в детском саду были уроки пения и музыки! С настоящей учительницей! Это было таким счастьем петь на этих уроках, что скрыть его было невозможно! Настолько невозможно, что учительница время от времени была вынуждена поворачиваться ко мне. И, продолжая играть, проворно пробегая изящными пальчиками рук по клавишам, чтобы музыка не прерывалась, смеясь, делать мне замечания:
– Надюша! Мы сегодня учимся петь, а не кричать!
Или:
– Наденька! Петь громче всех, это не значит, петь лучше всех!
Словом, учительнице музыки и пения нелегко со мной пришлось. Но то, что я в восторге от неё, конечно, она не могла не догадаться. Поэтому расстаться со всем, что я так легко обжила с первых же дней, мне было очень жаль. Тем более, что кроме глуповатой Анастасии Романовны, была еще и другая воспитательница – замечательная, молоденькая, добрая и очень красивая Тамара Дмитриевна.
Когда в тумане сумерек показался наш двухэтажный дом, я вспомнила, что хотела спросить у папы. И спросила, пока мы не пришли домой:
– Пап, а кто это такой ГЕГЕМОН? Ну, застрельщик, понятно; это тот, кто кого-то застреливает. Застрельшик пролетариата, …толь-ко зачем его застреливать?
– О, Господи! Плоды воспитания в детском саду! – сказал папа и засмеялся. И рассказал об этом маме, открывшей нам дверь нашей коммуналки.
И почему-то именно от этих моих вопросов в наш дом вернулся праздник выхода книги. Потому что папа и мама стали так оба смеяться, что все мрачное сразу улетело. А главное, что во всех этих переживаниях, я не сразу заметила, что стол был накрыт праздничной белой скатертью! А на столе – салат «Оливье», разные вкусности. И тут я заметила, что и мама особенно красива в этот день. Причесана, в новых туфельках на тонюсеньких, по моде того времени, каблучках. Но папа вспомнил, что не ответил на мой вопрос и сказал:
– Гегемон – это главенствующий, ведущий, главный. Это твоя воспиталка хотела сказать, что пролетариат, то есть рабочие, в нашей стране – главные.
– А кто же не главный? – переспросила я, наблюдая, как папа вместо того, чтобы сесть за чудесно накрытый мамой стол, переодевается к приходу гостей. Белая рубашка сменила повседневную клетчатую. Да и к тому же он старательно завязывал праздничный галстук, отвечая на мои вопросы.
– А кто же «не главный», хм, получаемся мы, дочка! – Мы – творческая и научная интеллигенция, а не пролетариат. Пролетари-ат— это рабочие!! Но не главные только мы для тех, «кому не нужны красивые слова», а для умных это в целом— чушь! Все нужны и важны одновременно! Все главные и друг без друга не могут, как настоящая семья! Смотри, какая наша мама сегодня красивая! Потому что интеллигенция создает не только «красивые слова», но всю науку и технику! – ответил папа, так и не справившийся с узлом галстука. И поэтому теперь его завязывала на нем мама.