Альманах «Российский колкол». Спецвыпуск, посвященный Мацуо Басё. Выпуск №3
Шрифт:
– Физики и лирики! – пояснила она, смеясь. И добавила: вот через минут двадцать их тут столько будет, что…ох! Вот и познакомишься!
– Науку и технику делают «физики и лирики»? Так значит и в космос? – продолжала допытываться я.
– Молодец, что догадалась! И в космосе без единства «красивых слов» и научных открытий, которые излагают тоже «красивыми словами», ничего не получится! И научные формулы – это самые красивые слова! Но, взглянув на рассмеявшуюся маму, улыбнулся и добавил:
– Или одни из самых красивых! И не полетел бы Юрий Гагарин в космос, если бы не наука, достигшая таких высот, не была бы она ему в помощь!
Папа хотел еще что-то пояснить мне, но раздался звонок
Пришел и другой сокурсник – Владимир Цыбин, он почти не слушал те стихи, которые читали другие, а с удовольствием громко читал свои. Я очень обрадовалась, увидев манекенщиц, потому что сразу догадалась, что раз они пришли – значит будут танцевать. А танцевали они всегда потрясающе, самые смелые модные танцы! И, как всегда с шутками и веселым подтруниванием друг над другом. И вот, наконец, все они уселись за стол отпраздновать выход папиного сборника стихов. Они веселились, а мама меня поторапливала, пока кормила ужином, напоминая, что скоро мне нужно идти спать. Но я насмотреться не могла на то, какие они яркие, красивые и остроумные, и красивы какой-то особенной красотой. Но вскоре мама отвела меня спать в другую комнату. С моим уходом в другую комнату, смех в той комнате, где кипел праздник, явно усилился. До меня донеслось и то, как папа рассказывал о высказанном мнении Анастасии Романовны о том, что поэзия – это ненужные красивые слова. Никому не нужные слова!
Тут соседи стали стучать в стену. И когда все затихли и стали говорить тише, я услышала мамин голос:
– Да будет вам всем смеяться над влюбленной дурочкой! Я, как услышала эту историю, сразу догадалась, что эта Гретхен влюблена в нашего Сашку лохматого!
– Подумать только, это же новый ненаписанный Фауст. Мольба обманутой Грэтхен: «Поэзия— это красивые слова о чужой любви!» Не забудь записать это! Какой материал, золото под ногами! Лохматый, а ты везунчик! Из этого такую повесть можно сделать! – говорил поэт Александр Ревич.
– Или роман! Не случайно и отчество у неё – Романовна, – мечтательно произнес другой поэт, Владимир Цыбин.
Мама в ответ так рассмеялась, но вдруг пояснила:
– Да эта воспитательница…она, как увидела Сашу, сразу глазки ему строила! Но!!! Хватит обсуждать влюбленную девушку! Давайте танцевать!
И из-за стены послышался грохот стульев. Раздалась музыка. А я задумалась, о том, что оказывается у взрослых всё, как у детей! Как у нас с Мишкой Нечаевым! Анастасия Романовна вовсе не злая, а влюбленная в моего папу! А, как же и не влюбиться в моего папу?! В летчика, в героя войны, поэта, такого доброго и веселого! Но папа любит маму! И, наверное, Анастасия Романовна страдает и от обиды наговорила папе, что в голову пришло, лишь бы обидеть его… Она влюбилась, совсем как я в Мишку Нечаева тогда в песочнице. Но мне повезло, и Мишка тоже меня любит, а папа любит маму-у-у. А Анастасия Романовна не глупая и не злая, раз она поняла – какой мой папа хороший, добрый….она поняла… поняла…она…
И я заснула, перелетев туда, где все хорошо. Повезло – сон был такой теплый, светлый. Там был улыбающийся папа, танцующая мама, Анастасия Романовна поливала диковинные цветы в кадках, которые цвели конфетами вместо цветов.
Но резкий звонок в дверь вытолкнул меня из сна, как грубиян в очереди за колбасой, пытающийся пролезть без очереди.
За стеной все веселились, но танцы закончились. Мне стало интересно. И я на цыпочках, не обувая тапочки, чтобы оставаться незамеченной, подошла к двери. Чуть приоткрыла её, чтобы увидеть, кто это так поздно пришел, но так, чтобы меня никто не увидел. А в гости к родителям пришёл настоящий «стиляга», которых изредка удавалось встречать на улице. Они так нравились мне, что, когда я увидела их на улице, начала хлопать им в ладоши, как в цирке. За что мне тотчас влетело от мамы. Потому что они очень напоминали мне увиденных в цирке клоунов.
Но этот папин друг «стиляга» и среди клоунов был бы са-мым-самым лучшим. Потому что он чудесно играл на саксофоне.
Он принес маме цветы. И, сняв зеленое пальто с ярким клетчатым красно-фиолетовым шарфом, вежливо поцеловал маме руку, со словами: «Музе поэта!» Проходя следом за мамой в комнату, где отмечали появление папиного сборника стихов, он слегла подправил обеими руками свой высоко взбитый кок.
Эта взбитая и тщательно уложенная челка черных волос, возвышающаяся и нависающая над лбом выделяла его среди всех гостей, которые не обращали на это внимания, потому что все были давно знакомы.
И он, немного перекусив и выпив за удачу папиной книги, встал у окна и стал играть на своем саксофоне. А все сначала задумчиво слушали его. А потом он стал играть веселую музыку. И все опять стали танцевать полузапрещенный в то время рок-н-ролл. Я стояла босиком в новенькой ночной рубашке в полоску с розовыми цветочками у чуть открытой двери, любуясь мельканием гостей в проеме.
И свет из ярко освещенной комнаты, где шумел праздник, на-ложился на меня яркой полосой, разделяющей тот праздничный мир и мой – еще тонущий в темноте и сумраке коридора. Я делала шаг в сторону, и яркая полоса света рассекала коридор. Вставала обратно, и полоса света вновь ложилась на меня, разделяя пополам. Потом я стала, подражая их движениям, танцевать свой рок-н-ролл. И я веселилась. Пока не заметила, как у двери оказалась мама. Она как раз хотела заглянуть ко мне в комнату, чтобы проверить, насколько крепко я сплю. Конечно, она расстроилась и рассердилась за мое непослушание. И пошла укладывать меня спать еще раз.
Перед сном, лёжа в постели, я думала о загадочном гегемоне. Потому что и сейчас, когда произношу слово «гегемон», представляю себе не главного трудящегося с лопатой и молотом, потного, в грязной одежде, а огромную и сердитую птицу. Которая крыльями за спиной зловеще хлопает и всех пугает.
– Только бы не приснился мне этот гегемон! – подумала я, засыпая.
Но он мне всё же приснился. Это был какой-то ужасный рабочий с огромными черными крыльями за спиной, в промасленной шоферской кепке, в рваной майке и в черных сатиновых шароварах, как на физкультуре. В тряпичных синих кедах «Турист», надетых на босу ногу, с широким резиновым кантом и белой резиновой блямбой по бокам. В одной руке он держал лопату, а в другой – молот, как царь скипетр и державу на картинке в книжке русских народных сказок. Он, пугающе взмахивая огромными чёрными крыльями, громко курлыкал, как воркуют голуби весной: «Я Гегемон! Гегемон! Гегемон! Гегемон!» И бегал за мной, угрожая лопатой.
Когда утром я в ужасе проснулась, мама сразу поняла, что у меня высокая температура. Рок-н-ролл в ночной рубашке и босиком в темном, холодном коридоре не прошел бесследно.
Поэтому я некоторое время в детский сад не ходила. Болела. И «страсти улеглись», как мне казалось. Но и папа больше не приходил за мной в детский сад. Приходила мама после работы и забирала меня домой. Но оказалось, что и после того, как я выздоровела, что ничто не забыто. И вскоре Анастасия Романовна все же устроила мне показательно-воспитательный урок, который я запомнила на всю жизнь.