Алмарэн
Шрифт:
Я подошел ближе к совсем молоденькой продавщице, ей было лет тринадцать. Она была замотана в лохмотья и прикрывала голову старым пуховым платком.
– Привет, - заговорил я, и она вдруг вздрогнула, подняв испуганные карие глаза, - что у тебя можно на один серебряник купить?
Она так долго и странно на меня смотрела, что не сразу ответила. Я даже подумал, что она немая, и придется объясняться на руках.
– Ах, одну розу, господин, - хрупкий голос надломился, словно она очень долго плакала. У меня так было в детстве, когда я только попал к Алме.
– Что ж,
Она наклонилась к цветам, и выбрала одну, ярко-алую, словно кровь. Завернув ее в бумагу, и обмотав блестящей лентой – передала мне.
Теплые глаза цвета опавшей осенней листвы, под которыми пролегали багровые синяки, еще раз отчаянно взглянули на меня, пытаясь что-то найти.
– Вы хотите что-то мне сказать?
Она затрясла головой, и сильнее укуталась в свои обмотки, которые выдавала за одежду. Не знаю, что с ней, но я пошел дальше, как бы не было мое желание, остаться с ней, и выяснить, что не так. Я вряд ли смог ей помочь.
Но тут до меня колокольчиками донесся ее голос. Голос, принесенный резким порывом ветра.
– Калеб!
Я обернулся, и увидел отчаянную девочку, смотрящую на меня.
Не успел я заметить, как воспоминания об этих глазах, о темных, как шоколад волосах, захлестнули мои мысли.
– Ханна? Это ты?
Бросив свои цветы, путаясь ногами в юбке, девушка бросилась мне на грудь и заплакала.
– Где ты был?! Где ты был, дурак!
Через полчаса я уже сидел за старым дубовым столом, и пил странного вкуса чай, сваренный Ханной, которая, устроившись напротив, внимательно наблюдала, как я грызу сухарь.
– Ты так вырос, - прошептала она себе под нос, улыбаясь, - я думала, больше никогда тебя не увижу.
– Прости, - я отставил это поило очень осторожно, чтобы не обидеть хозяйку дома, - я все еще плохо помню том, что случилось. Как ты оказалась здесь, в этой лачуге, совсем одна. Сколько тебе лет? Тринадцать?
Она нахмурила густые брови и надула щеки. Лучше так. Мне не нравилось, когда она грустила.
– Вообще-то пятнадцать! Я старше тебя на год, глупый братец!
– Ладно-ладно, прости еще раз. Так что случилось тогда? Расскажи мне, я хочу знать.
Ее тонкая, порезанная об шипы ладошка лежала на столе. Сев с ней рядом, я взял ее руку в свои, принялся греть. Она даже вздрогнула от этой ласки, как напуганный олененок.
– Тогда, - слезы вновь подступили, но она их быстро смахнула, сжав мою руку, - ты помнишь, что мы дети бывшего мэра?
– Я ничего не помню.
– Тогда, расскажу с самого начала. Наша мама была дворянкой, но умерла от тифа, когда мы были еще детьми. А папу как раз выдвинули на пост мэра. Люди его любили. Вот только на кораблях стали приплывать странные купцы в наш город. Товар сомнительного качества предлагали. Даже, говорили, рабством не брезговали. Папа тогда и решил их лавочку прикрыть. Папа давай угрожать. Они ему, мол, еще раз сунешься, мы от твоих детей костей не оставим. Папа посчитал это всего лишь глупыми словами. И тогда… ты пошел играть на берег. Я пришла, - ее грудь содрогнулась, но она снова удержала плач в себе, - а они тебя держат вдвоем, что-то про отца кричат, «поплатится старый дурак,
На этот раз силы покинули ее. Она снова уткнулась носом мне в подмышку и заплакала. Я не придумал ничего более утешительного, как погладить ее по волосам. Жизнь с монстром отучила меня от сантиментов и умения утешать. Я ни разу не делал подобного с Алмой.
Красная роза стояла в вазе.
– Потом, - Ханна взяла себя в руки, - отец как узнал, что они сделали с тобой, взял ружье, и пошел. Там же, на берегу, они и его убили. Потом уплыли. А виновных так и не нашли.
– Но, - история не из приятных, однако меня волновал другой вопрос, - что они сделали с тобой? Почему ты одна? Здесь?
Она молча смотрела в стену.
– Ханна, - жестче произнес я, отталкивая ее от себя, и чеканя следующие слова, - что они сделали с тобой?
Улыбка дрогнула на обветрившихся губах.
– То, отчего меня замуж никто никогда не возьмет, братик. И не нужна я никому, такая вот. Продаю себе цветы, да живу в нашем старом обветшалом доме. На жизнь хватает.
Как я мог любить людей, наивный дурак. Как я мог забыть, какие они. Как мог запамятовать, как нашел раненую Алму с копьем в груди. Они же и хотели меня убить. Они издевались над моей сестрой, застрелили отца. Каждый в этом городе виноват перед ней. От своих утренних мыслей захотелось отторгнуть проглоченную пищу.
– А ты, - сестра дернула меня за край рубашки, привлекая внимание. Я уже думал о том, как сожгу это место, - как жил ты?
– С чудовищем, Ханна, - я недолго думал, что ответить, - Слышала об Алме? Точнее, об Алмарэн?
Девушка даже отпрянула.
– Правда?! Она тебя не съела?
Хотела. Но не смогла. Не смогла сделать то, то сделали люди.
– Нет, она хорошая. Я как-нибудь вас… слушай, а не хочешь пойти со мной?
– Что? – испуганно спросила сестра, - нет, я не пойду. Лучше ты оставайся.
Если бы я мог.
– Прости, - я снова дотянулся до сестренки и поцеловал ее в макушку, - мне надо вернуться. Ты как тут, сейчас тебя не обижают?
Она даже улыбнулась.
– Нет, за это не беспокойся, меня тут любят. Из памяти к папе. А на одежду ты не смотри, я просто не хочу внимание привлекать к себе. Если не можешь остаться – приходи почаще. Я буду ждать тебя. Правда, без Алмарэн. Боюсь, она не поместится в мой домишко. Да и люди заподозрят чего. Все, иди, не беспокойся за меня. Я рада, что ты жив, братец. Как ты сказал? Тебя теперь знать Рэн, верно?
***
В лес я возвращался с большим желанием что-нибудь убить. Попадись мне на пути заяц или олень, вряд ли бы он ушел живым. Да, дичь не виновата в том, что случилось с Ханной, но такого клокота ярости в груди я давно не ощущал. Словно человеческие чувства после долгого сна пробудились в бешеном сердце.
Не успел я спрятаться за кронами в свете уходящего солнца, как вдруг небо затянули тучи. А когда я нашел дорогу домой, начался сильный ливень, буквально размывающий землю. Я два раза упал. Наконец, чумазый и мокрый, я добрел до нашей пещеры.