Алмаз, погубивший Наполеона
Шрифт:
Потом он завернул камень в лоскут замши и вложил в кусок хлопка-сырца в необычайно высоком пустотелом каблуке сапога, приготовленного заранее. Он прошелся, прихрамывая, красуясь перед сыном, который никогда еще не видел губернатора с комичной стороны.
Затем губернатор обнял Роберта, и они вприпрыжку сплясали джигу в каюте. Ему казалось, что он слышит, как стучит камень, и то и дело поглядывал вниз, так ли это. Новый кудреватый и пышный парик из Франции подпрыгивал на плечах; локоны, обрамляющие лицо, танцевали свой собственный танец счастья.
И он снова вынул «Великого Питта».
Губернатор
Тот, кто возвращается из ссылки, знает, каково это — снова оказаться чужаком, вернувшимся к незнакомому, начинать заново с людьми, которые не знают твоей истории или достижений. В какой-то степени все эти проблемы снимала слава, а он был прославлен. Он — Великий Правитель, или Бриллиантовый Питт, и никаких других титулов ему не нужно. Современники создавали его жизнеописания и в них именовали его, как и бриллиант, «Великим Питтом».
Пока они ехали через город, Питт увидел новый многолюдный Лондон, теснее, выше и чернее, чем когда-либо. Роберт сказал, что теперь, когда пишешь поутру письма, приходится зажигать свечу.
Площади, застроенные домами, дворцами и церквями, вытеснили пашни. Питт за всем новым видел прежнее, и новое, по его мнению, было куда хуже.
Роберт показал ему собор Святого Павла, слишком свежий, еще не закопченный дымом. Люди ходили по Сент-Джеймскому парку в черных масках, и Питт подумал, что некоторые из них — блудницы. Его карета еле двигалась, так забиты были улицы наемными экипажами, колясками, фаэтонами, двуколками и портшезами. На улицах было полно чернокожих и матросов-индийцев, приплывших на судах компании, и Питт почувствовал себя потерянным в разлитой вокруг темноте. Он все время оглядывался, не следят ли они за ним.
В толчее и гомоне, ощущая натиск тьмы, он почувствовал себя заблудившимся — это ощущение испытывают все возвращающиеся, и оно остается с ними некоторое время, если не навсегда. (Я испытал это столетием позже — когда оказался в Лондоне, растерянный, нищий в незнакомом городе.) Он спрашивал себя, не была ли его жизнь в Индии истинной жизнью — или то было всего лишь предисловие к этой жизни, которую он собирается начать.
Он сразу почти физически почувствовал заразу, витавшую в этом городе, и все время обмахивался, разгоняя воздух. Он слышал громкие призывы торговцев лекарственными травами, корнеплодами и новостями.
— Апельсины!
— Девушки, купите свабу (швабру)!
— Двенадцать пенсов за меру устриц!
— Один крупный бриллиант! — прошептал он Роберту, который решил, что у отца кружится голова.
Он был в разлуке с бриллиантом целых восемь лет, за это время камень распилили, отшлифовали и отполировали, и камень превратился в самый лучший бриллиант в мире. Питт должен был увериться в этом. Он стар, ему почти пятьдесят лет, путешествие крайне утомило его, подагрическая нога болит, и все же он желал непременно отправиться в Тауэр, чтобы взглянуть на драгоценности короны.
— Прямо сейчас, отец? — удивился Роберт, ведь губернатор еще не видел ни других своих детей, ни детей Роберта.
Пока лакеи ждали в стороне, они с Робертом заявили о своем прибытии лейб-гвардейцам, стоящим на страже Тауэра, и отдали им на хранение свои шпаги. Он предупредил сына, что хочет оставаться инкогнито. Один из лейб-гвардейцев сопровождал их.
Они прошли сквозь узкие ворота, откуда дворян увозили на лодке вверх по Темзе для исполнения приговора. Чтобы не показаться слишком торопливыми, они уставились на старинное здание, где четыре льва содержались в заточении вместе с одной собакой, и покорно восхитились этим зрелищем.
— Почему эти природные враги могут сосуществовать в заключении, а ты враждуешь со своими сестрами и братьями? — спросил Питт.
Они видели волков и тигра, двух древних орлов и двух больших индийских кошек хорошо известной Питту породы. Там было оружие всех старых английских королей — огромный доспех Генриха Восьмого на подкладке из алого бархата, утыканной булавками ради шутки. Всякий желающий мог получить булавку как оберег от импотенции или бесплодия. Они видели топор, который некий боец привез из Франции и которым была обезглавлена Анна Болейн и рассечена шея графа Эссекского.
Под деревьями прогуливался старый лорд Гриффин из Дингли Холла, полковник гвардии короля Якова, который был осужден за предательство. Каждый месяц королева Анна спасала его от казни.
— Подлый якобит. Надеюсь, его скоро повесят, — сказал Питт. Старый виг был очень встревожен симпатиями Роберта к тори, что было еще одной причиной неприязни между ними.
Питт все еще оглядывался, не следят ли за ними, когда наконец они достигли двери, замкнутой на засов и охраняемой двумя часовыми. Внутри была перегородка и железная решетка, сквозь которую, усевшись на скамьи, можно было наблюдать драгоценности английской короны. Питту страшно хотелось, чтобы лейб-гвардеец исчез и оставил его созерцать то, что было перед ним.
Он видел множество бриллиантов, жемчугов, сапфиров, модель замка из золота, два огромных аметиста — один в парламентской короне, а другой в большой державе, — прекрасный крупный аметист и три огромных жемчужины, одна крупная, как лесной орех. Для Питта то были всего лишь орехи, тогда как он владел сливой.
— Вот этот известен как «Рубин Черного Принца», — сказал сопровождающий, — в честь принца Эдуарда, которого похоронили в черных доспехах. Этот рубин принадлежал Абу Саиду, одному из арабских правителей Гранады. Педро Жестокий, король Кастилии, убил его и подарил рубин принцу…
И он поведал о том, что Генрих Пятый носил камень на шлеме в битве при Азенкуре и как капитан Блад, одевшись священником, украл его драгоценности…
— Да ведь он величиной с яйцо, — сказал Роберт, слишком склонный к очевидности.
Губернатор не слушал. Не обращая внимания на огненно-красные вспышки, которые поднимались вверх по стенам башни, он сложил в кружок большой и указательный пальцы, пытаясь измерить рубин и мысленно сравнить с камнем, спрятанным у него в сапоге. Ему нравилось думать о встрече великих драгоценных камней, хотя этот рубин уже имеет столь славную историю, а его алмаз, как он понимал, еще только начинает свою.