Алмаз раджи. Собрание сочинений
Шрифт:
Принц сделал паузу и продолжал:
– Прошли годы, и этот алмаз был случайно утерян. Он попал в руки молодого человека, священника, только что вступившего на это почетное поприще. Однако чары сокровища подействовали и на него: он оставил все – духовное призвание и ученые занятия – и бежал с этим проклятым алмазом в чужие края. У офицера был брат, человек коварный, отчаянный и начисто лишенный совести. По стечению обстоятельств он узнал тайну священника. И что же он сделал? Сообщил брату, поставил в известность полицию? Ничего подобного – дьявольские чары подействовали и на него, он решил завладеть камнем. Рискуя стать убийцей, он дал молодому человеку сильное снотворное зелье и украл алмаз. Но случай, не имеющий отношения к этим событиям, распорядился так, что алмаз перешел в руки человека, который
– Имя офицера, о котором я поведал, – Томас Венделер, – продолжал Флоризель. – А камень зовется Алмазом Раджи. Вот он, – принц внезапно раскрыл ладонь, на которой сверкнул алмаз чудовищной величины.
Сыщик издал сдавленный возглас.
– Мы только что говорили о соблазне, – сказал принц. – Этот кусок блестящего вещества, простой кристалл, кажется мне столь же отвратительным, словно в нем кишат могильные черви. На нем столько невинной крови, что она могла бы окрасить воду этой реки багрянцем. Я смотрю на него и вижу в нем отблески адского пламени. То, что я рассказал вам – лишь сотая доля его жуткой истории; страшно даже вообразить, какие преступления и предательства совершались ради него в прошлом. На протяжении веков он верно служил силам преисподней. Так довольно же крови, довольно позора, довольно загубленных жизней! Все когда-нибудь кончается: зло и добро, смрад чумы и нежное благоухание весны. А что касается этого алмаза, то, да простит мне Господь, если я поступаю неправильно, но только этой ночью его власти наступит конец!
С этими словами принц взмахнул рукой, и Алмаз Раджи, описав дугу, с негромким всплеском упал в реку.
– Аминь, – с глубокой серьезностью произнес Флоризель. – Я убил змею.
– Господи помилуй! – вскричал сыщик. – Что вы наделали? Теперь я погиб!
– Думается мне, – с улыбкой возразил принц, – что вашей погибели позавидовали бы многие состоятельные люди.
– Я так понимаю это, ваше высочество, – сказал сыщик, – что вы все-таки попытаетесь подкупить меня?
– Оказывается, иначе поступить нельзя, – отвечал Флоризель. – А теперь – в префектуру!
Вскоре после этих событий было скромно отпраздновано бракосочетание Фрэнсиса Скримджера и мисс Венделер, причем принц Флоризель был на этой свадьбе шафером. Братья Венделеры, дознавшись окольными путями о том, что случилось с алмазом, затеяли большие водолазные работы на Сене, поглазеть на которые собираются толпы зевак. Впрочем, их расчеты оказались ошибочными, и поиски ведутся совсем не там, где следовало бы. Что касается принца Флоризеля, то эта высокая особа, сыграв свою роль в повествовании, исчезает со страниц этой книги.
Но если читатели настаивают, я могу им сообщить, что недавняя революция, разразившаяся в Богемии, свергла его с престола ввиду почти постоянного отсутствия и пренебрежения к государственным делам. Теперь его высочество держит на Руперт-стрит табачную лавку, клиентуру которой составляют почти исключительно эмигранты. Я тоже заглядываю туда покурить и поболтать, и нахожу его все тем же великим и мудрым человеком, каким он был и в дни своего благоденствия. Стоя за прилавком, он сохранил свой величественный вид и выглядит истинным богом-олимпийцем.
Впрочем, сидячий образ жизни мало-помалу начинает сказываться на размерах жилетов принца, но это не мешает ему оставаться самым красивым торговцем табаком в Лондоне.
Странная история доктора Джекила и мистера Хайда
История двери
Мистер Аттерсон, нотариус, казался суровым, его лицо никогда не освещала улыбка; говорил он холодно, кратко, скупясь на слова и нередко подыскивая выражения. Чувств своих Аттерсон не любил выказывать. Он был высокий, худощавый, угрюмый, пыльный человек, но все-таки до известной степени привлекательный. Во время дружеских пирушек, в особенности, когда вино приходилось по вкусу Аттерсону, в его глазах мелькало что-то мягкое, человечное. Но много чаще и сильнее выражалась человечность нотариуса в его поступках и образе
– Я склонен к каиновой ереси, – говаривал Аттерсон, – и не мешаю моему ближнему отправляться к дьяволу, если он сам того желает.
Ему буквально суждено было оставаться последним добрым советчиком людей окончательно опустившихся. И когда они являлись к нему, он не менял своего отношения к ним.
Такая ровность в обращении ничего не стоила Аттерсону, потому что он был по натуре сдержан и до того добродушен, что даже дружил исключительно с добродушными людьми.
Каждый истинно скромный человек принимает тот круг друзей, который посылает ему судьба. Так поступал и Аттерсон. Друзьями нотариуса были преимущественно его родичи или старинные знакомые. Привязанность Аттерсона к ним разрасталась, как плющ, с течением времени и не зависела от достоинств его друзей. Этим, без сомнения, объяснялось, почему Аттерсон сошелся с Энфилдом, своим дальним родственником и довольно известным в городе человеком. Многие ломали себе голову над тем, что у них могло быть общего и что они находят друг в друге. Все, встречавшие Ричарда Энфилда и Аттерсона во время их прогулок, утверждали, что оба они перемещались молча, выглядели мрачными и с видимым облегчением обращались к каждому встречному знакомому. Несмотря на все это, и Аттерсон, и Энфилд высоко ценили свои воскресные прогулки, считали их украшением всей недели и, желая без помехи наслаждаться ими, не только жертвовали другими удовольствиями, но и откладывали серьезные дела.
Как-то раз они забрели на узкую улочку в деловой части Лондона. Эта улица была из тех, что зовутся тихими; однако в будние дни здесь кипела торговля. Ее обитатели, по-видимому, жили недурно и надеялись со временем зажить еще лучше. Избыток доходов они тратили на украшение своих лавок, которые действительно выглядели приветливо и походили на два ряда улыбающихся продавщиц. Даже в воскресенье, когда витрины были закрыты, она выглядела красивой в сравнении со своими грязными соседками и сияла, словно костер в лесу. Она нравилась прохожим свежевыкрашенными ставнями, до блеска начищенными бронзовыми дверными ручками и общим духом чистоты.
Двигаясь на восток по этой торговой улице, прохожий мог заметить, что через два дома от угла ровная линия ее фасадов нарушалась входом во двор, в глубине которого высилось мрачное неуклюжее здание с фасадом без единого окна. Внизу располагалась дверь, а второй этаж представлял собой глухую, побуревшую от времени кирпичную стену. Все здание выглядело полузаброшенным. Входная дверь без звонка или молотка покоробилась и покрылась пятнами. В дверной нише ночевали оборванцы, зажигавшие спички о порог; дети играли на ведущих к ней ступенях, школьники пробовали остроту своих перочинных ножей на резных завитушках. Никто не прогонял этих случайных посетителей и не уничтожал следы их бесчинств.
Мистер Энфилд и нотариус находились на другой стороне улицы, но когда они поравнялись с входом во двор, Энфилд указал тростью на мрачный дом и спросил:
– Замечали ли вы когда-нибудь эту дверь? – Аттерсон ответил утвердительно, и Энфилд добавил: – С ней связана очень странная история.
– Неужели? – спросил мистер Аттерсон слегка изменившимся голосом. – А в чем же дело?
– А вот в чем, – начал Энфилд. – Однажды я возвращался домой с окраины; было около трех часов утра. Погода стояла ненастная, было темно, только фонари мерцали во мгле. Я миновал улицу за улицей, все они были освещены, точно в ожидании праздника, и пусты, как церковь. В конце концов я впал в такое состояние, когда начинаешь прислушиваться к малейшему шороху и надеешься встретить полисмена. Подходя к перекрестку, я увидел две человеческие фигуры: невысокий мужчина быстрым шагом шел на восток, а вдоль поперечной улицы опрометью бежала девочка лет восьми или девяти. И вот, сэр, они столкнулись на углу. Тут-то и произошло нечто ужасное: прохожий невозмутимо наступил на упавшую девочку и пошел себе дальше, не обращая внимания на ее стоны.