Алмаз раджи. Собрание сочинений
Шрифт:
– Возможно, сэр, дело в том, что он никогда не обедает у доктора, – предположил дворецкий. – Мы редко видим его в этой части дома. Чаще всего он приходит и уходит через лабораторию.
– Что ж, тогда доброй ночи, Пул.
– Доброй ночи, мистер Аттерсон.
И нотариус с тяжестью на душе побрел домой.
«Бедный Гарри Джекил, – думал он по пути, – я чувствую, что с ним стряслась какая-то беда. В молодости он вел весьма бурную и беспутную жизнь. И хоть это было давно, Божьи законы не имеют срока давности. Не иначе, дело тут в каком-то старом грехе, скрытой язве позора… И наказанье пришло уже тогда, когда сам проступок изгладился из памяти, а присущий всем нам эгоизм нашел ему извинение!»
Огорченный этими
Затем его мысли вернулись к событиям сегодняшнего вечера, и в сердце нотариуса вспыхнула искра надежды. «Следовало бы вплотную заняться этим молодчиком Хайдом, – подумал он. – У него наверняка есть тайны, и весьма мрачные; такие, в сравнении с которыми худшие грехи бедного Джекила покажутся солнечным светом. Так продолжаться больше не может. У меня спина холодеет от одной мысли, что этот Хайд может пронюхать о завещании Гарри и захотеть поскорее завладеть этим наследством! Какая опасность! Нет, я должен вмешаться и вплотную заняться этим делом, если, конечно, сам Джекил мне не помешает».
Последняя мысль пришла в голову мистеру Аттерсону, как только перед его умственным взором, словно огненный транспарант, вспыхнули более чем странные условия этого завещания.
Доктор Джекил спокоен
По чистой случайности, спустя две недели доктор Джекил дал один из своих веселых обедов, собрав шестерых старых друзей – людей достойных, к тому же истинных ценителей хорошего вина.
Мистер Аттерсон постарался задержаться в доме доктора дольше прочих гостей. Впрочем, он и прежде нередко засиживался у приятелей. Там, где Аттерсона по-настоящему любили, его любили искренно. Нередко хозяин дома просил суховатого нотариуса остаться, когда весельчаки и остроумцы уже расходились, чтоб освежить мысли в его плодотворном молчании и отдохнуть после шумного застолья. Доктор Джекил не составлял исключения. И сейчас, когда они уселись у камина, по выражению глаз этого рослого и полноватого пятидесятилетнего человека с мягким лицом, носившим отпечаток таланта и доброты, было видно, что он искренно и глубоко любит Аттерсона.
– Мне хотелось бы поговорить с вами, Джекил, – начал нотариус. – Вы помните свое завещание?
Внимательный наблюдатель мог бы заметить, что доктору не понравилась эта тема, однако он ответил с веселой непринужденностью:
– Мой бедный Аттерсон! Клиент вроде меня для вас сущее несчастье. Я никогда не видывал человека в таком отчаянии, как вы, когда я вручил вам мое завещание. Если, конечно, не считать этого упрямого педанта Лэньона, который не выносит того, что называет моей «научной ересью». Не хмурьтесь – я знаю, что он превосходный человек, но это не мешает ему оставаться ограниченным педантом, ретроградом и брюзгой. Я страшно в нем разочаровался.
– Вы знаете, что это завещание всегда казалось мне странным, – продолжал Аттерсон, безжалостно отметая попытку доктора сменить тему беседы.
– Мое завещание? Да, я знаю об этом, – произнес Джекил с некоторой резкостью. – Вы не раз говорили мне об этом.
– И повторю снова, – произнес нотариус. – Я кое-что узнал о мистере Хайде.
Крупное и красивое лицо Джекила внезапно побледнело, его глаза потемнели. Он прикусил губу.
– Я больше не хочу ничего слышать об этом, – произнес он. – Я полагал, что мы договорились не обсуждать этот вопрос.
– Но то, что я узнал – просто отвратительно, – продолжал Аттерсон.
– Это не меняет сути дела. Вы просто не понимаете моего положения, – сбивчиво заговорил доктор. –
– Джекил, – сказал Аттерсон, – вы меня хорошо знаете. Доверьтесь мне, и я уверен, что смогу вам помочь.
– Мой добрый Аттерсон, – сказал доктор, – это очень любезно с вашей стороны. Я просто не нахожу слов, чтобы выразить вам свою признательность. И я охотнее доверился бы вам, чем кому бы то ни было, но я не могу этого сделать. Но скажу сразу: это совсем не то, что вы себе вообразили, и дела обстоят вовсе не так плохо, как вам кажется. Чтобы успокоить ваше доброе сердце, скажу только одно: я могу отделаться от мистера Хайда в любую минуту, едва только пожелаю. Вот вам моя рука, и поверьте, что я не лгу. И вот еще что, Аттерсон: не обижайтесь, но это мое личное дело, и я прошу вас больше в это не вмешиваться.
Аттерсон несколько минут молчал и раздумывал, глядя в огонь.
– Вы совершенно правы, – наконец произнес он и поднялся.
– Но раз уж мы коснулись этого дела, и, надеюсь, в последний раз, – продолжал доктор, – я хочу, чтобы вы кое-что знали. Я действительно принимаю большое участие в бедняге Хайде. Я знаю, вы его видели; он сказал мне об этом, и я боюсь, что он был с вами несколько… грубоват. Но я совершенно искренно интересуюсь этим человеком. И если меня вдруг не станет, дорогой Аттерсон, я хотел бы, чтобы вы взяли его под свою опеку и защитили его права. Я думаю, вы бы непременно так и поступили, если бы знали все. Дав мне такое обещание, вы снимете с моей души огромную тяжесть!
– Во всяком случае, я не могу обещать, что буду питать к мистеру Хайду симпатию, – проговорил нотариус.
– Я и не прошу об этом, – грустно заметил Джекил и положил руку на плечо друга. – Я прошу только о справедливости; прошу вас помочь ему ради меня, когда меня не станет.
Аттерсон глубоко вздохнул.
– Хорошо, – сказал он, – обещаю.
Убийство Кэрью
Одиннадцать месяцев спустя, в октябре 18.. года, весь Лондон был потрясен невероятно жестоким убийством. Жертвой преступления оказался человек, занимавший очень высокое положение. Подробностей о случившемся просочилось мало, но и они возбуждали всеобщий ужас.
Некая служанка, жившая невдалеке от Темзы, вернулась к себе в комнату около одиннадцати часов вечера. Вечер был ясным, и улицу, на которую выходило окно девушки, заливал лунный свет. По-видимому, эта служанка обладала романтической натурой, потому что она села на сундук у окна и задумалась. Никогда еще (со слезами повторяла она, рассказывая о случившемся) она не чувствовала такой благожелательности, такого доброго расположения к людям и ко всему миру.
Вскоре она заметила, как к их дому приближается пожилой и очень красивый джентльмен с белоснежными волосами. Навстречу ему шел другой человек, приземистый и настолько невзрачный, что служанка не обратила на него никакого внимания. Когда оба поравнялись (это случилось как раз под окном девушки), пожилой джентльмен поклонился и шагнул к встречному с самым добродушным видом. Вероятно, он задал какой-то незначительный вопрос; по движениям рук пожилого господина девушка поняла, что он расспрашивает о дороге.
Луч луны упал на лицо пожилого джентльмена, и девушка залюбовалась им – такой чистой и старомодной добротой оно дышало, причем эта доброта сочеталась с чем-то более высоким, свидетельствовавшим о заслуженном душевном покое. Потом взгляд служанки обратился к его собеседнику, и она с удивлением узнала в нем мистера Хайда, который однажды приходил к ее хозяину, и уже тогда она без всякой причины прониклась к нему острой неприязнью. Хайд держал в руке тяжелую трость и помахивал ею; он не отвечал пожилому господину и, судя по всему, слушал его с плохо скрытым раздражением.