Алмазная королева
Шрифт:
— Не ори, я жив. — Он невольно застонал в попытке пошевелиться и понял, что ответил Денису почему-то шепотом. А потом над его головой что-то заскрежетало, и преисполненный отчаяния голос Дениса снова окликнул Александра Борисовича по имени. И он, то ли откашлявшись, то ли крякнув, повторил — на сей раз вполне даже по-человечески: — Не ори, я жив! — И тут же уже почти крикнул: — Агеев. Филя ранен!
Но может быть, насчет крика ему все-таки показалось, хотя главным было то, что Денис его расслышал.
Как ни сопротивлялся Александр Борисович Турецкий,
— Дядя Саня, ты просто псих! — Голос Дениса все еще был какой-то странный. — Ты ж еле стоишь. Если и правда ничего не сломал, что было бы чудом — видел бы ты, как кувыркался на своем «пежике», — тебя отпустят. Завтра же и отпустят!
Наверное, впервые в жизни у Турецкого закружилась голова — и он вдруг сдался. Покорно, поддерживаемый с двух сторон людьми в белых халатах (улечься на носилки он отказался категорически), безмерно удивляясь тому, как медленно у него это получается, Александр Борисович, морщась от боли во всем теле, все еще не отступавшей, заковылял к неотложке. Прежде чем окончательно сдаться на милость докторов, Турецкий с усилием повернул голову в сторону шоссе, на котором оранжевым, грязным пламенем все еще горел черный джип, окруженный плотным кольцом пожарных и милиции. Оттуда к машине «скорой помощи», спотыкаясь, поспешно двигалась какая-то фигура.
— Погодите-ка, — сказал Турецкий, вглядевшись в силуэт человека, торопившим его медикам.
— Санька! — Из полутьмы, рассеивали которую только фары автомобилей, вынырнул Грязнов-старший собственной персоной. — …Твою мать, ты ж нас всех чуть в гроб не уложил!
— Ну-ну… — Турецкий сделал попытку браво выпрямиться и едва не взвыл от боли, однако присутствие друга сделало свое дело, и он все-таки стерпел. — Скажи Косте.
— Костя, к твоему сведению, уже полчаса как здесь, нитроглицерин в данный момент глотает! Потому и сидит в своей тачке!
— Чего это он расстроился, что я жив-здоров остался?
— Еще шутит! Товарищи доктора, кто здесь главный?!
— Допустим, я. — Из полутьмы выступила хорошенькая, хрупкая брюнетка с веселыми темными глазами и короткими локонами, выбивавшимися из-под врачебной шапочки.
— Дайте мне слово, — попросил Грязнов, — что, даже если у нашего везунчика нет никаких серьезных травм — тьфу-тьфу-тьфу! — раньше чем через неделю вы его из Склифа не отпустите!
— Как скажете, товарищ генерал! — Доктор улыбнулась Грязнову, а затем повернулась к Турецкому и подмигнула ему: — Поехали, «везунчик»?
— Запомните, — как можно строже произнес Турецкий, — я не «везунчик», постарайтесь впредь никогда не называть меня этим словом.
— Почему? — Доктор округлила аккуратные бровки.
— Не люблю неточностей, вот почему. Везение тут ни при чем, берите выше: тайный контракт с самой богиней по имени Удача.
…Но спустя три дня доктор, оказавшаяся не врачом «скорой помощи», а заведующей одного из отделений Склифа, вызванной на место происшествия лично Меркуловым, все-таки не удержалась и произнесла слово «везунчик» еще раз.
— И не спорьте! — пояснила она уже вполне пришедшему в себя и рвавшемуся прочь из выделенной ему отдельной палаты Турецкому. — Не знаю, какие у вас там заключены контракты и с какими мистическими персонажами, но мы, реалисты, таких, как вы, называем именно везунчиками. Это же надо, перевернуться в машине — и, помимо гематом, пусть и обширных, не заполучить ни одного перелома! Вы что, железный?!
— Вам виднее, — скромненько отозвался Александр Борисович, с удовольствием разглядывая хорошенькое личико заведующей. — Вы ж мне столько рентгенов и томограмм сделали, что еще немного — и я наверняка начну светиться в темноте!
Богдан Кийко считал себя очень удачливым человеком. Мало того что ему около десяти лет назад удалось вовремя покинуть родную Украину, жениться на москвичке и заполучить российское гражданство, так еще и супруга, которая на момент их брака прочно пребывала в категории стареющих девиц, оказалась бабенкой на редкость покладистой: на многочисленные романы своего красавца парубка она благополучно закрывала глаза. Кроме того, она оказалась прекрасной хозяйкой, правда, немного жадноватой и скуповатой. Но за это не самое положительное качество Богдан жену не осуждал. В конце концов, старалась Нинка для них обоих — то есть для семьи. И это именно она устроила его работать на таможню, использовав старые связи своего отца.
Таможня и стала для семьи Кийко настоящим золотым дном. Дело было отнюдь не в окладе, который и сам по себе оказался неплох. Однако ни в какое сравнение с дополнительным заработком Богдана оклад не шел.
Началось все с того, что на второй год работы таможенником Богдан пережил несколько крайне неприятных часов, к слову будь сказано, как раз из-за часов. Золотых, швейцарских, с настоящими брюликами, украшавшими массивный браслет. Вся эта красота сияла и сверкала на толстом волосатом запястье пожилого еврея, возвращавшегося от родственников из Канады. На плечах упомянутого гражданина, несмотря на стоявшую как в Канаде, так и в средней полосе России теплую осень, красовалась шуба из драгоценного меха выдры, весьма похожая на дамскую.
Богдан заинтересовался как раз этой шубой и уже открыл было рот, дабы тормознуть ушлого гражданина еврейской национальности, надумавшего привезти в Россию российский же, судя по всему, мех, обойдясь без пошлины, как вдруг почувствовал, что в его ладонь с руки упомянутого гражданина скользнуло что-то гладкое, тяжелое, приятное на ощупь. Скосив вниз глаза, Богдан Кийко и увидел те самые часы. Колебался он недолго. Чемоданы этого господина досматривать он не стал — не говоря о шубе, почти лопавшейся на его плечах. Как говорится, подмахнул декларацию, не глядя.