Алмазная пыль

Гефен Адива

Немец из Детройта, интересующийся искусством… Да что здесь происходит?! Мир сошел с ума? Все ищут одно и то же, и только я одна не могу понять, что творится вокруг? Снизу донесся шум Душкиного мотоцикла.

— Сюзан, родная, разве я могу тебе отказать? — сказала я с наигранной сердечностью. — Завтра поговорим, ладно?

И, прежде чем «родная» успела ответить, положила трубку и открыла дверь своему рыцарю.

Он ласково обнял меня.

— Ты выглядишь так, будто о тебя дикий кабан терся.

— Спасибо. Я

и чувствую себя не лучше, — ответила я и погладила Игруна, который исполнял свою обычную сцену ревности — ходил вокруг меня кругами, нахлестывая себя хвостом.

— Твой дедушка мне всё рассказал, — Душка плюхнулся на диван и сбросил черные кроссовки «Оллстар». — Труп, полиция — ужас, что вам пришлось пережить…

— Дедушка еще всего не знает. Дело всё хуже и хуже. Кстати, твой друг был здесь.

— Топаз? Что ему надо?

— Помимо всего прочего — уложить меня в постель.

— Да ты что? Быть того не может… — Душка схватился за голову. — Какой придурок! Мне он сказал, что интересуется коллекцией…

— Думаю, коллекция действительно интересует его больше, чем я. Я — всего лишь бонус.

— Я должен его убить?

— Нет, спасибо. Я сама справилась.

— Я в тебя верю…

— Но твой Топаз — это всего лишь гранд-финал одного долгого дня… — и я терпеливо рассказала ему обо всем, подтверждая свой рассказ вещественными доказательствами: — Вот, этот синяк от падения на асфальт, царапина — от прогулки с проститутками, а тут я порезалась стеклом в дедушкиной лаборатории…

Он взирал на меня с ужасом.

— И всё это за один день? А что думает об этом твой симпатяга-капитан? — спросил он, наконец.

— А он и вправду симпатяга… — ответила я, многозначительно закатывая глаза.

— Уже успела испробовать на нем парочку своих трюков? Помни, прелесть моя, что с представителями закона шутить опасно…

— Не беспокойся. Я ему ничего не сделала. Пока не сделала… Он подозревает, что дедушка ему не всё рассказал.

— А ты что думаешь?

— Что он прав.

— И что собираешься делать?

— Во-первых, забрать дедушку из больницы, отвезти его в папин дом и заставить объяснить, что на самом деле произошло. Его завтра утром выписывают.

— Ты там была?

— Нет. Я говорила по телефону с санитаром. Бедняга уже успел задолжать дедушке…

— Опять покер? — засмеялся Душка. — Хочешь, я поеду завтра с тобой в больницу?

Да. Я хотела, чтобы он поехал со мной в больницу, чтобы помог поговорить с дедушкой, и еще я хотела, чтобы он остался со мной этой ночью. На всю ночь, до самого утра. Я нуждалась в нем более, чем когда-либо. Я была напуганной и слабой.

— Да… — прошептала я. — Я хочу. Я хочу, чтобы ты остался со мной… — Он удивленно посмотрел на меня. — Да, — продолжала я. — Мне страшно. И, да, ты мне нужен…

— Иди сюда, — он привлек меня к себе и погладил по голове. — Я здесь…

Я положила голову на его широкое плечо. Я могла бы просидеть так целую неделю. Но у Душки были другие планы. Его рука скользнула вниз по моей спине, забралась под блузку.

У меня затвердели соски. Дело принимало опасный оборот. Мы могли утратить контроль. Этого я не хотела.

— Хватит… Прекрати…

Он не прекратил. Его руки всё так же чертили на моей спине огненные полосы.

Я одернула блузку и отвела его руку.

— Прекрати. Я не могу заниматься этим с тобой… Я слишком многое могу потерять…

— Сама прекрати! Прекрати молоть чепуху. Ты знаешь, что я люблю…

— Шшшш, — я закрыла ему рот рукой, чтобы не смог произнести этого. Чтобы не заговорил со мной о любви. Я знаю, о чем говорю! Я видела, как розовая любовь превращается в зеленое чудовище горечи и злобы. Я это проходила. Я видела уходящую мать и убитого горем отца.

— Не затыкай мне рот! Послушай, Габи, я хочу тебя! Правда, хочу. Не на одну ночь — на всю жизнь…

Он был слишком близок к запретной черте.

— Не продолжай… — прошептала я. — Пожалуйста.

— Почему? Ну, почему ты так? В чем дело? Я для тебя слишком молод? Ты не видишь во мне мужчину? В чем проблема, Габи?

— Проблема в том, что сейчас всё кажется прекрасным, а что будет через месяц?

— Я люблю тебя! Ты не понимаешь…

— Нет. Через месяц ты обнаружишь, что я для тебя слишком стара, что со мной трудно, что я слишком сложна, хрупка, требовательна, хочу, чтобы ты вынес мусор, настелил паркет — и тогда ты, придумав несколько причин и извинившись на прощанье, заберешь зубную щетку и уйдешь, а я останусь здесь совершенно сломленная, без единого друга, потому что вместе с любимым, который меня бросит, меня бросит и самый лучший друг. Теперь ты понимаешь?

— Нет, не понимаю! Ты считаешь, что я такой?! Что я могу уйти, сбежать, бросить? Хорошо же ты меня знаешь! Ты несешь вздор! Это ты сейчас придумываешь причины и дурацкие отговорки. — Он встал с дивана и вышел из комнаты. Слышно было, как он зашел в туалет. Съежившись на диване, я думала о том, что теряю его. Он уйдет, он уйдет, — стучало сердце.

Он вернулся, надел кроссовки и посмотрел на меня.

— Я ухожу.

— Не уходи. Потерять тебя тяжелее, чем сохранить…

Но он открыл дверь, бросил на меня печальный взгляд и вышел.

15

В семь утра я одиноко шла по коридору терапевтического отделения больницы «а-Шарон». У двери палаты на белом деревянном стуле сидел усталый полицейский. Дедушка, лежа на кровати, читал газету «а-Арец» — единственное, что ему осталось после закрытия «Давара» [27] . Его длинные белые волосы были стянуты черной резинкой.

— Майн гот! — воскликнул он, увидев меня. — Во что ты опять вляпалась?

Я обняла его, вдохнув знакомый запах.

27

«Давар» и «а-Арец» — газеты с ярко выраженной левой окраской.