Алмазные нервы
Шрифт:
Болтун вскочил. Болтун побежал. Он знал, что это последний бег в его жизни. Он вложил в него все остатки сил измученного наркотиками и работой тела, всю радость последней свободы, всю злобу последнего рывка, который делает смертельно раненный зверь. Он рассекал воздух грудью, расставив руки в стороны, как птица крылья, когда в спину его что-то толкнуло, без боли, без звука… Был только ветер, что свистел в ушах, только уходящая тянущая боль в усталом теле… Толкнуло снова и снова… Болтун оторвал ноги от пола и… полетел. Куда-то вверх, в свет и тьму. Туда, куда он стремился всю жизнь. В покой.
И Ветер мягко принял его в свои объятия.
Маленькая камера под потолком знает, что никогда она не будет лезть в чужие дела, никогда она не станет такой же глупой, как человек, никогда… Маленькая камера под потолком только наблюдает за человеком, больше ничего.
Я видел, как он умер. Как его тело вылетело с высоты второго этажа через окно, рассыпая вокруг себя игольчатые звездочки разбитого стекла. Сила удара тела о поверхность окна была такова, что пуленепробиваемые стекла не выдержали и посыпались вместе с ним наружу. Мертвое тело упало на асфальт, оставив позади все, что когда-то носило его имя.
Во всех радиодиапазонах звучал громкий рев. Это Тройка запустил коротковолновый передатчик. Когда мы вырвались на площадь перед зданием, передатчик смолк. А мы увидели, как из машины Тройки вылетает человек. Спиной вперед, через дверь водителя. Дверца лежала рядом… А сам Тройка вышибает заднее стекло и, упав на асфальт, мчится в нашу сторону, изрядно хромая и придерживая руку, висящую под неестественным углом.
Мартин с визгом затормозил и, сжигая покрышки, почти на месте развернул автомобиль к бежавшему Тройке.
– Поднажми! – закричал я, хватаясь за рукояти управления пулеметом.
Тройка поднажал и, сообразив, что я собираюсь делать, сместился чуть вправо. Из машины за его спиной выбралось несколько человек, еще двое бежали за Тройкой от здания. Я не знал, в какую сторону направлен пулемет в багажнике, на всякий случай вывернул рукояти в крайнее положение, противоположное движению Тройки И вдавил все кнопки, что отвечали за стрельбу. Просто не было времени разбираться, что там к чему…
Машину тряхнуло так, что непристегнутый Мартин стукнулся о руль лбом и протестующе закричал. Багажник остался на месте, просто с одной стороны в нем образовалось отверстие величиной с голову взрослого человека, из которого вырывалось злое пламя, плюющее свинцовыми огурцами. Судя по плотности огня, пулемет был многоствольный.
Плотный пулеметный огонь ударил в здание… Во все стороны полетели ошметки бетона, камня, стекла… Я передвигал рукояти. Машина тряслась, как паралитик во время приступа.
Взрыв!!! Это задетая припаркованная машина выразила протест единственным доступным для нее в сложившейся ситуации способом. Краешком глаза я отметил, как в сторону полетело колесо…
Вдруг что-то бухнуло, и у меня закрыло обзор. Гениальный конструктор, что встраивал крупнокалиберный пулемет в машину, совсем забыл, что крышка багажника крепится на замочек… И именно этот замочек я только что и расстрелял. Разрезанная до середины крышка багажника открылась и закрыла обзор!
Мне повезло, что в поле моего ограниченного зрения появился Тройка. Поняв, что зацепить его уже не могу, я вслепую начал поливать огнем площадь, дергая рукояти управления то вправо, то влево, то иногда вверх… Позади сиденье тяжело дернулось, и мы рванули с места, как на реактивной тяге. И именно в этот момент в пулемете кончились патроны… В наступившей тишине было слышно, как вращаются, остывая, стволы в багажнике…
Крышку сорвало, когда мы выехали с площади и нас подкинуло на каком-то бугорке. Я еще успел удивиться, какой, на фиг, бугорок в центре города. Последнее, что я заметил, – это как на разгромленную площадь съезжаются какие-то машины.
Тело Болтуна так и осталось лежать на усыпанном стеклом и бетонной крошкой асфальте.
28. Константин Таманский.
Независимый журналист.
34 года
Мы с Вальчиковым приехали – а вернее, примчались – к штаб-квартире якудза в считанные минуты, после того как один из шептуновских полевых командиров сообщил, что операция провалена. И отнюдь не по нашей вине.
Старик кореец лежал на асфальте, и даже при первом взгляде было ясно, что он мертв. Безнадежно и бесповоротно мертв. Рядом уже суетились шеповские медики, жужжали пилкой, готовились переложить в контейнер мозг старика. Но покойник приложился головой… Вряд ли что получится.
– Будьте внимательны, – сказал Вальчиков. – Это район якудза. Не думайте, что если вокруг не кишат японцы, то все в порядке. За нами следят сотни людей и десятки камер. Они не вмешиваются только потому, что им не велено вмешиваться. Война-то не объявлена.
Я и сам понимал, что японцы могут нас раскатать по асфальту почище, чем старика изобретателя. Двенадцать пехотинцев на трех машинах да мы с Вальчиковым – не слишком опасная боевая единица…
– Старичок-то сам кинулся, – сказал, подойдя к нам, неизвестный мне плотного сложения человек. – Наши видели.
– Да уж. Якудза так просто с людьми не расправляются, не их стиль, – согласился Вальчиков. – А кто тут фейерверк устроил?
– Вот тут-то самое интересное. Парнишки эти, которые старика на барахолке нашли. Не такие простые парнишки, не пальцем сделанные. – Толстяк поправил брючный ремень, который сползал: на нем явно была укреплена кобура, не видная за длинными полами пиджака. – На хорошей тачке, оборудованной крупнокалиберным пулеметом. Судя по всему, у япошат есть жертвы. Нажили себе врагов ребятишечки.
– Их отслеживают?
– Пошла машина следом, вроде пока не потеряли. Несутся парнишки по городу сломя голову. Боятся. И правильно боятся, потому что японцы тоже за ними поспешают. Параллельно нашим. Постараемся отсечь так, чтобы ничего не заподозрили…
– Проследите, где спрячутся. Пока не трогайте, – распорядился Вальчиков. – Опа! Гости к нам.
От вестибюля ближнего здания к нам не спеша приближался японец. В последнее время я насмотрелся на них более чем достаточно, но до сих пор японцы для меня на одно лицо. Этот ничем не отличался от собратьев – чинный, маленький, чистенький, прилизанный, в костюмчике. Я вспомнил, что в детстве мы дразнили японцев «джапами». Хорошее слэнговое слово, но почему-то не прижилось.