Алмазный эндшпиль
Шрифт:
– Антон, только не делайте без меня глупостей, – попросил он, избегая смотреть на перевозчика.
– О чем вы, Моня?
– Вы как-то сказали, что самое простое решение нашей с вами проблемы – силовое. Так вот я прошу вас, Антон: не надо. Даже если что-то пойдет не так в Цюрихе и я не вернусь – все равно не надо. Будет хуже, поверьте мне, пожилому человеку.
Антон почувствовал жалость. Этот старый обаятельный мошенник, неловко мнущий рукав его рубахи, боялся – боялся за всех: и за себя, и за Сему, и за Яшу, и за Майю. «Только на меня ему плевать, – подумал Белов. –
И все-таки чертова жалость – ненужное, лишнее чувство – подобралось откуда-то изнутри, когда Антон смотрел на постаревшего Моню. Он понимал, что тот хочет сказать. «Если я погибну, вы ничего не сможете изменить. Не пытайтесь убрать Хрящевского, просто бегите».
Антон заставил себя улыбнуться и похлопал Вермана по плечу.
– Моня, не говорите глупости, – с преувеличенной бодростью сказал он. – С вами все будет в порядке. Хрящевский заинтересован в том, чтобы вы вернулись живым и невредимым с его бриллиантами, поэтому в Цюрихе вас никто не тронет. Наоборот, вас будут беречь и опекать.
Но Моня, вместо того чтобы приободриться, съежился еще больше. Глядя на него, Белов тоже почувствовал тревогу. Что, если у старика предчувствие? А они отпускают его одного, перепуганного, уставшего… В эту секунду он от души пожалел, что не летит вместе с ювелиром.
– Все равно, – тихо уронил Верман, – мало ли что может случиться. Я уже немолодой человек, у меня слабое сердце…
Он отвернулся, ссутулился и стал похож на несчастного пингвина в нелепом сюртуке. Куда делся его победительный взгляд и напор, куда пропала готовность высмеивать всех вокруг? «Если Верман апеллирует к слабому сердцу, значит, дело совсем плохо», – подумал Антон.
– Ну вот что, – решительно сказал он. – Вы никуда сейчас не полетите. То есть полетите, но следующим рейсом, и я вместе с вами. Вас нельзя отпускать одного в таком состоянии, вы совсем расклеились.
– Слабое сердце, печень ни к черту, – продолжал трагически перечислять Моня, не слушая его, – отит хронический, гайморит и все зубы в пломбах… Даже «шестерка»! Знали бы вы, какие в нашем роду у всех крепкие «шестерки»… А что у меня?
Белов пристально поглядел на него.
– И еще по вечерам меня мучают газы, – понизив голос, поделился Верман. – Вас не мучают? Я так и думал. Вы молодой человек, вам рано. Вот доживете до моих лет…
– Черт бы вас побрал, Моня! – Антон испытал смесь злости и облегчения. – Ну и шуточки у вас! Идиотские, честное слово. А ведь я уже собрался бежать за билетами!
Ювелир выпрямил спину и потянулся.
– Ну и побежали бы, – нормальным голосом сказал он. – Бег – он для суставов полезен.
– Идите к черту, Верман! – Антон рассердился не на шутку. – Для чего вам понадобился этот спектакль? Хотели убедиться в своей способности вызывать сочувствие?
Моня с серьезным видом покачал головой, но в глазах у него играли плутовские огоньки.
– Хотел убедиться, есть ли у вас что-нибудь здесь, мой мальчик.
Верман быстро приложил руку к его груди, слева. В следующую секунду Антон отшатнулся с негодованием, и рука Мони осталась в воздухе.
– И я таки думаю, что еще что-то осталось.
Он с легкостью подхватил чемодан и молодцеватой походкой двинулся к окошкам таможни.
Вернулся Моня через три дня. За это время в салоне извелись все, кроме Антона. Белов умел ждать, и к тому же в глубине души был убежден, что с Верманом ничего дурного не случится.
Но когда ранним утром щегольски одетый Моня с кейсом в руке вошел в салон, Антон обрадовался. И сам удивился своей радости. За дядей тащился долговязый Яша, встречавший его в аэропорту, ныл, что утренние рейсы – это издевательство над растущим организмом и предлагал немедленно устроить выходной день.
– Ша, Яков! Держите себя в руках, – приструнил его Сема. Он обнял друга, но тут же отстранился и окинул его испытующим взглядом.
– Сема, вы смотрите не на то, – ухмыльнулся Верман. – Хотите полюбоваться, что я привез? Яша, не стой столбом – проверь, закрыты ли двери.
Все сгрудились вокруг стола. Моня открыл кейс, порылся в нем и выложил на стол продолговатую коробочку. В таких коробочках продаются качественные перьевые ручки в отделах канцелярских принадлежностей.
Но когда Моня Верман открыл ее, внутри оказалась вовсе не ручка. В маленьких углублениях, по шесть в каждом ряду, лежали бриллианты.
Яша громко вздохнул. Он навис, как жираф, над Антоном, перегнулся через его плечо и восхищенно взирал на камешки в ямках.
– Что ты вздыхаешь, Яков? – укорил его Верман. – Ты же наследник нашего ювелирного дела, должен понимать немного в этих вещах. Дворкин, вы здесь?
Сема уже ждал с инструментами наготове. Он уселся за вермановский стол и по очереди изучил каждый из камней. Остальные застыли в почтительном молчании.
Отложив последний бриллиант, Сема вынес вердикт. Вердикт звучал кратко:
– Плохо.
– Что, совсем плохо? – не поверил Яша. – Дядя Сема, дайте я!..
Но, посмотрев, быстро приуныл и признал правоту дяди. Да, бриллианты не стоили и половины той суммы, которую отдал за них Аман Купцов руками Мони Вермана.
– Чистота – на си два по их заграничной шкале, – сокрушенно покачал головой Дворкин. – Поверхностных дефектов нет, но внутри – сплошные включения. В основном, трещины… Вот здесь несколько точек. Если по нашей шкале, то уверенная восьмерочка. М-да, камешки не очень. Структурных микротрещин много. Некоторые даже без лупы видны. Куда это годится?
– Я думаю, они бразильские, – подал голос Верман. – Помните, Сема, пару лет назад шли похожие камешки, один за другим?
– Может быть, может быть, – согласился тот. – Но нам с этого знания ни горячо, ни холодно. Яша, голубчик, надо увезти их в банк. Неровен час, кто-нибудь вздумает ограбить двух бедных ювелиров, и будет совсем не смешно.
Верман не сообщил Аману Купцову о своем возвращении, и все отлично понимали, по какой причине. Возвращение означало, что бриллианты без лишних проволочек отправятся к медиа-магнату Коржаку, и к цепочке, придуманной Хрящевским, присоединится последнее звено.