Алое восстание
Шрифт:
— Эй, голубки, еще не наворковались? — раздается голос из дальнего угла.
На нас глядит, ухмыляясь, тощенький смуглый мальчуган с вихрами грязноватого оттенка. Тонкие губы, крючковатый нос. Типичная бронза.
— Мы тебе мешаем? — спрашиваю с вежливым сарказмом.
— Ваша собачья свадьба? Пожалуй, да. Слишком шумно.
Юлиан вскакивает с сиденья:
— Извинись, тварь!
— Отвали, щенок. — Тощий брезгливо отворачивается, потом снова ухмыляется, глядя на белую перчатку в руке Юлиана. — Решил подтереть мне задницу, педик?
— Что? Ах ты… мразь! — Юлиан задыхается от негодования. — Кто тебя воспитывал?
— Твоя мамаша, когда ходила в лес к волкам поразвлечься.
— Мразь! Гадина! — Юлиан швыряет перчатку в лицо обидчику.
Я посмеиваюсь про себя. Бронзовый малыш смахивает повадками на ребятишек из Ликоса, вылитый чертенок Лоран или его приятели из Беты. Юлиан не знает, как себя вести с такими.
— Я вызываю тебя, патриций! — выпаливает он ритуальную формулу.
— Поединок? — фыркает тощий. — Я тебя чем-то задел? Ладно, договорились. После перехода вытру ноги о твою фамильную гордость, педик. — Он громко сморкается в перчатку Юлиана.
— Почему не прямо сейчас, трус? — Юлиан надувается, старательно выпячивая грудь. Так, должно быть, учил его отец. Никто не смеет оскорблять его семью.
Обидчик хохочет:
— Ты совсем идиот? Откуда здесь оружие? Отвали, встретимся после Пробы.
— Какой еще Пробы? — Юлиан наконец задает вопрос, который волнует и меня.
Тощий скалится в самодовольной ухмылке. У него даже зубы какие-то грязные.
— Проба — последний экзамен, кретин! Секретный! Главный секрет по эту сторону юбки Октавии Луны. Щенкам о нем знать не положено.
— А ты-то сам откуда знаешь, бронза? — интересуюсь я.
— Шепнул кое-кто. Да не знаю я толком, громила. Так, слыхал краем уха.
Зовут смуглого охальника Севро, и мне он начинает нравиться.
И все-таки что за таинственная Проба? Вздыхаю, думая о том, как мало, по существу, мне известно. Юлиан, немного успокоившись, заводит разговор с другим пассажиром челнока. Обсуждают результаты экзаменов. Снова поражаюсь, насколько они низкие у большинства. Зачем таких вообще принимают? Даже Севро презрительно фыркает, прислушиваясь к беседе. Сам-то он как сдал?
В долину Маринер мы прибываем ближе к ночи. Кажется, что гигантский светящийся шрам на темной поверхности Марса не имеет границ. В самом центре его вздымается целый лес огненных мечей столичного мегаполиса. На крышах небоскребов ритмично вспыхивает многоцветная реклама ночных клубов. На танцевальных площадках кувыркается в воздухе золотая молодежь, поднимаясь и падая в такт прихоти музыкального гравимикса. Над городскими кварталами блестят прозрачные шумозащитные пузыри. Челнок пронизывает их один за другим, окунаясь по очереди в пестрые миры причудливых звуков.
Училище примостилось в стороне от ночных кварталов на высоких уступах восьмикилометровых стен каньона, похожих на застывшие в зеленоватом камне волны океанского прибоя. Сами здания возведены из белого камня и украшены колоннами и статуями в безупречном древнеримском стиле.
Я не был здесь прежде, но хорошо изучил место назначения и колонны эти разглядывал не раз, как и лицо того, кто нас встретит. Думаю о нем, и желчь подкатывает к горлу. Перед глазами — его равнодушный взгляд, в ушах звучат надменные слова. Не раз я просматривал записи прошлогодних обращений к курсантам и вот теперь должен буду слушать сам, сдерживая бешенство, кипящее в груди.
Челнок садится на площадку, и нас ведут на открытый форум, вымощенный мраморными плитами. За спиной — крутой обрыв, где в холодном ночном воздухе мерцает городскими огнями долина Эгеи, впереди возвышаются парадные ворота училища. Тысяча двести надутых от гордости золотых юнцов выстроились на площади в ожидании. Приятели стоят кучками, самоуверенно поглядывая на величественные белые стены. Не ожидал, что курсантов окажется так много.
Перед воротами над головами собравшихся воспаряет высокая статная фигура в окружении черных телохранителей и свиты. Каменное лицо, золотой блеск в глазах — у меня сжимается сердце. Передо мной лорд-губернатор Марса Нерон Августус. Над площадью звенит металлом знакомая гладкая речь:
— Привет вам, дети ауреев! Полагаю, все вы хорошо осознаете значение этого торжественного события. Из тысячи городов Марса, из сотен благородных семей избраны лучшие. Вы представляете самую вершину человеческой пирамиды, и сегодня начинается ваш путь в ряды самой высшей касты нашей расы. Так же как вы, стоят сейчас ваши ровесники в училищах Западного и Восточного полушарий Земли, Луны, Венеры и Меркурия, Европы и Каллисто, Энцелада и Цереры, на форпостах отважных пионеров в поясе Хильды, Греческом и Троянском скоплениях…
Буквально еще вчера я был пионером освоения Марса и приносил себя в жертву ради человечества, страдающего в тесноте умирающей Земли. Как же эти сволочи наловчились лгать!
Над головой Августуса сияют ночные звезды. Некоторые из них движутся — это не астероиды и не кометы, а корабли Пятого и Шестого марсианских флотов. Слежу за ними, задрав голову. Шестым командует отец Кассия, а Пятым, который поменьше, — лично лорд-губернатор, и большая часть кораблей принадлежит подопечным семей Августус и Беллона.
Губернатор объясняет, почему мы, то есть они, призваны править, указывая путь низшим цветам, а я гляжу вверх, затаив дыхание, и чувствую себя ничтожной пылинкой. Миллиарды тонн наностали скользят в небесах, словно серебристые искорки в чернильном океане. Такая сила способна уничтожить целую планету; что могу ей противопоставить я, ни разу даже не летавший в космос?
Слушаю высокопарные слова и сглатываю горечь. Когда-то моя ненависть была холодной и отстраненной, но теперь, когда враги здесь, вокруг, она бьет ключом.