Алое восстание

Браун Пирс

Поутру, встав и собравшись, уходим в самую глухую чащу. Там строим укрытие под скалой из поваленных деревьев и глыб спаянного морозом снега. Что случилось дальше с теми двумя подонками, мы так никогда и не узнали.

Виргиния никак не может заснуть, все кашляет, лоб у нее обжигающе горячий. Когда затихает, прижавшись ко мне спиной, я целую ее в затылок, очень осторожно, чтобы не разбудить, хотя втайне очень хочется, чтобы она почувствовала. Тихонько напеваю песню Персефоны.

— Как жаль, я совсем не помню слов, — шепчет вдруг Виргиния.

Голос у меня стал грубый и хриплый, петь не приходилось со времен Ликоса, но после нескольких неудачных попыток мелодия начинает складываться.

Слушай и помни, как таял сон, Солнечный жар и колосьев стон, Танец кружился и песнь текла О битве добра и зла. Помни, сын мой, как грянул ад, Листьев пожар и осенний хлад, Танец кружился, и песнь звала, И алая кровь текла. Слышишь, косит в долине жнец, Косит жнец, косит жнец, Песней зовет из долины жнец И зимняя стонет мгла. Дочь моя, помни зимы приход. Мороз убивал, цепью стиснул лед, Танец кружился, и стыла мгла, От снега белым-бела. Любовь моя, помни ропот и стон. Зима не сдавалась весне в полон, Но песня из наших взошла семян В снегах, где корысть и обман. Помни, сын, как стонали в цепях, Злато и сталь наводили страх, Но в танце мы вырвались из оков В долину счастливых снов. Слышишь, косит в долине жнец, Косит жнец, косит жнец, Песню в долине заводит жнец О том, что зима ушла.

— Странно… — произносит она задумчиво.

— Что именно?

— Отец говорил, что эта песня может вызвать бунт, погибнут люди… а мелодия такая нежная. — Кашель сотрясает ее тело, на губах кровь. — Мы часто пели песни у костра, когда выезжали за город… отец не хотел… — снова приступ кашля, — не хотел, чтобы нас кто-то услышал… А потом, когда не стало брата, мы больше уже никогда не пели.

Я вижу, что жить ей осталось недолго. Бледная, совсем истаяла, сил нет даже на улыбку. Ждать помощь с Олимпа, похоже, бесполезно, остается только одно: оставить больную в укрытии, а самому отправиться на поиски лекарства. Какое-нибудь братство могло получить антибиотики в качестве приза. Идти надо срочно, только сначала пополнить запасы пищи.

Увязая в сугробах, пробираюсь по зимнему лесу. На мне новая накидка из шкуры белого волка. Внезапно осознаю, что я не один, кто-то идет следом. Тоже в маскировочной одежде, я его не вижу, но чувствую кожей. Делаю вид, что поправляю тетиву лука, и незаметно озираюсь — никого, снег и тишина, никаких следов, лишь ветер слегка колышет хрупкие веточки. Шагаю дальше и снова ощущаю кого-то за спиной. Пристальный взгляд сверлит спину — как будто ноет старая рана.

Замираю на месте, гляжу в сторону, словно заметил дичь, и кидаюсь в гущу кустов, а на той стороне быстро взбираюсь на высокую сосну. Внезапно слышу легкий хлопок, гляжу вниз — невидимый преследователь должен стоять прямо подо мной. Раскачиваю ветви руками и ногами, обрушивая снег, — и вижу пустой контур человеческой фигуры. Голова задрана, глядит на меня.

— Фичнер? — окликаю.

Новый хлопок. Так и есть, пузырь из жвачки.

— Давай слезай, ловкач, — командует куратор хрипло, отключая плащ-невидимку, гравиботы и проваливаясь в сугроб.

На Фичнере шикарный черный термокостюм, не чета моим одежкам и вонючим, плохо выделанным меховым шкурам. Лицо осунулось, выглядит усталым.

— Решил доделать работу Кассия? — спрашиваю, спрыгивая в снег.

Он с ухмылкой окидывает меня взглядом:

— М-да, ну и видок у тебя. Краше в гроб кладут.

— Да и ты что-то сдал, — хмыкаю я. — Сладко ешь, мягко спишь, а поди ж ты.

В свинцовом зимнем небе за оголенными скелетами деревьев смутно виднеется вершина Олимпа.

Куратор продолжает с улыбкой меня разглядывать:

— Судя по датчикам, ты килограммов десять скинул.

— Лишний жир — обуза, — парирую я, — Кассий помог, срезал. Ионный клинок, он почище скальпеля.

Поднимаю лук и прицеливаюсь, хотя импульсная броня отразит все что угодно, кроме разве что молекулярной бритвы, против которой даже силовое поле не очень эффективно.

— Эх, пристрелить бы тебя!

— Не посмеешь, говнюк, я куратор.

Пускаю стрелу ему в бедро. Окутанная радужным сиянием силового щита, она замедляет полет и падает. Стало быть, защиту они не снимают никогда.

— Не надоело дурачиться? — зевает Фичнер.

Вооружился до зубов, гад. Небось и бритва есть, и шокеры в перчатках. Снег тает, не долетая до его кожи. Углядел меня на дереве, значит и инфракрасные имплантаты в глазах. Датчики, анализаторы в поле зрения и прочее и прочее. Наверное, может на ходу сделать мне анализ крови. Интересно, как насчет спектрального анализа?

Куратор снова зевает.

— На Олимпе суета, мало спим в последнее время, — объясняет он.

Я волком гляжу на него:

— Кто дал Шакалу запись нашего боя с Юлианом?

— Берешь быка за рога? Ну-ну… — Он что-то успел нажать, пока я говорил. Шума ветра больше не слышно, а наши слова отдаются эхом от стенок невидимого звуконепроницаемого кокона. Выходит, у них и такое имеется.

— Кураторы дали, — отвечает Фичнер.

— Кто именно?

— Ну, Аполлон или все… Какая разница?

— То есть Шакал ваш общий любимчик, так надо понимать?

На губах его лопается очередной пузырь.

— А что в этом удивительного? Не всем положено выигрывать, обычное дело… Ты так попер вверх, что пришлось.

Выглядит Фичнер и в самом деле неважно. Косметика не может скрыть мешков под глазами, живот отвис, мышцы дряблые. А еще он явно очень нервничает, и вовсе не из-за своей внешности.

— Положено? — фыркаю я. — Что еще за чертовщина? Говорили, что каждый должен показать себя и пробить себе дорогу наверх. Выходит, кого-то проталкивают? Выиграть должен Шакал, да?

— Прямо в точку, — кивает он мрачно.

— Тогда какой смысл? — не понимаю я. — Зачем правила, если их нарушают? Вся идея летит к чертям.

И в самом деле, задача ставилась отобрать лучших, а если победитель назначен заранее, зачем вообще нужно училище и все эти заморочки? Власть в Сообществе принадлежит тем, кто наиболее для нее пригоден, так они утверждают, а теперь предают собственные принципы, вмешиваясь в драку на школьном дворе. Все те же фальшивые лавры — сплошное лицемерие!