Алое восстание
Шрифт:
— Ну что? — спрашиваю, плюхаясь на стул напротив Виргинии. Сидим вдвоем. Как жаль, что нет с нами Рока, Куинн, даже Кассия, а особенно Севро.
— Когда этим занимался Титус, ты говорил, помнится, что законы устанавливает тот, у кого власть. Тогда ты приговорил преступника к смерти, а что сейчас? Этот слишком полезен?
Виргиния уверена, что Тактус получит помилование. Однако, к ее удивлению, я качаю головой:
— Он заплатит за свой поступок.
Она возмущенно соглашается:
— Просто уму непостижимо! Аурей должен быть выше, — ее палец выводит в воздухе иронические кавычки, — «низменных страстей, которые порабощают низшие касты».
— Тут не в страстях дело, — хмыкаю я, — а в борьбе за власть.
— Тактус происходит из дома Валии! Их роду сотни лет. Какой еще власти не хватает этому уроду?
— Власти надо мной. Он нарушил мой запрет, чтобы доказать свое превосходство.
— Значит, он такой же дикарь, как Титус!
— Дикарь-то дикарь, кто спорит, но это тактический ход.
— Вот же хитрая сволочь! И как теперь выкручиваться?
Я хлопаю ладонью по столу:
— Черт, не люблю, когда меня дергают за ниточки!
— Так или иначе, все равно проигрыш, — кивает Виргиния. — В любом случае кто-то будет недоволен. Придется выбирать меньшее из зол.
— А как насчет правосудия?
Виргиния поднимает брови:
— А как насчет победы? Разве не это самое главное?
— Издеваешься?
— Нет, проверяю, — смеется она.
Я хмуро качаю пальцем:
— Тактус убил Тамару, своего примаса. Подрезал подпругу, чтобы ее затоптали. За свою злобу он заслуживает любого наказания.
Виргиния разводит руками:
— Выждал удобный момент и ударил. Каждый за себя.
— Великолепно, — кривлюсь я.
Наклонив голову, она внимательно изучает мое лицо:
— Странно…
— Что странно?
— Я ошибалась в тебе.
— А я не ошибаюсь в Тактусе? Может, его и впрямь не за что наказывать? Просто воспользовался ситуацией, согласно правилам игры, как он их понимает.
— Их никто толком не понимает.
Она откидывается на спинку стула, кладя ноги на стол. Золотые пряди волос струятся по плечам. Задумчивые глаза отражают пляшущее в камине пламя. Когда Виргиния улыбается, я способен забыть даже старых друзей.
— Не понимает, потому что правил нет, — объясняет она. — Точнее, они у каждого свои, как и в жизни. Для одних важнее всего честь, для других — буква закона, для третьих — что-то еще. Однако в конечном счете тот, кто травит других, сам умирает от яда.
— Это только в сказках, — усмехаюсь я. — В жизни его травить, как правило, уже некому.
— Короче, новые рабы жаждут мести, но, наказав Тактуса, ты смертельно обидишь бойцов Дианы. Они брали для тебя эту крепость и рассчитывают на благодарность, тем более что Тактус в их глазах герой, который просидел невесть сколько в лошадином брюхе, чтобы взять тогда мой замок — опять же для тебя. Их недовольство будет разрастаться быстрее, чем чиновничья свора медных, а оставить его без наказания означает навсегда потерять доверие Цереры.
Я вздыхаю:
— Не хочу повторять свою ошибку. Убийство Титуса не было правосудием.
— Тактус — настоящий аурей, — качает головой Виргиния, — его кровь древнее, чем само Сообщество. Сострадание и прочие сопли они считают болезнью. Другого отношения он не поймет и ничему не научится, для него имеет значение только власть. Другие касты просто не люди в его понимании, с такими нянчиться бесполезно.
Они все ауреи, кроме меня. Я алый, для меня все — люди и никто не раб своей судьбы. Даже Тактуса можно изменить, и я верю, что смогу, — только как?
— Ну и что ты посоветуешь? — спрашиваю.
— Дожили! — Виргиния хлопает себя по бедру. — Великий и ужасный Жнец просит совета. Когда это тебя интересовало чье-нибудь мнение?
— Ты не кто-нибудь.
Она задумчиво вздыхает:
— Мой учитель Плиний как-то рассказывал одну притчу. Неприятный тип, кстати, сейчас он политиком стал, так что не принимай ее слишком буквально. Короче, когда-то на Земле жил человек, и у него был верблюд. — Я слушаю, с трудом удерживаясь от смеха. — Ну вот, ехал он как-то на том верблюде через бескрайнюю пустыню, страшную и ужасную. Однажды, когда они сделали привал, верблюд вдруг лягнул хозяина, и тот, разозлившись, отхлестал его кнутом. Раны загноились, верблюд подох, и человек остался один посреди песков.
— Ох уж эти метафоры, — морщусь я.
Виргиния пожимает плечами:
— Без армии ты — как тот человек без верблюда. Так что ступай осторожнее, Жнец.
С пострадавшей рабыней, которую зовут Нила, я разговариваю без свидетелей. Она тихая, с умным взглядом, но слабенькая на вид, хрупкая, как птичка. Чем-то похожа на Лию. Из разбитой опухшей губы сочится кровь. Мне хочется кастрировать Тактуса, но затем я вспоминаю, что и эта тихоня в свое время прошла Пробу.
— Он велел мне размять ему плечи. Сказал, что он мой хозяин, проливал кровь, штурмуя крепость, и теперь я должна слушаться его во всем. А потом хотел… ну, ты знаешь.
Сколько поколений мужчин следовали той же нечеловеческой логике? Слова бедной девушки заставляют меня грустить о родном доме… но и там случалось подобное. Снова вспоминаю те вопли в темном туннеле и половник в трясущихся руках матери.
Нила смущенно опускает глаза:
— Я сказала, что принадлежу не ему, а Виргинии, братству Минервы… это их знак… а когда он стал валить меня на пол, закричала. Он меня ударил, а потом взял за горло и стал душить. В глазах потемнело, и даже запах его плаща я больше не чувствовала. Как потом поняла, меня спасла та высокая девушка, Милия.