Алое восстание
Шрифт:
Смотрю на свое кольцо. Куратор Аполлона слышит весь разговор и ждет, что я приму щедрое предложение. Что ж, пускай слушает.
— Нет, — отвечаю, смеясь про себя, — извини, я не могу опозорить свой род. Никто не поймет, если мы добровольно примем твою власть. У нас достаточно припасов, чтобы пройти через ваши земли. Если пропустите, мы обязуемся не причинять…
Он наклоняется с седла и хлещет меня по лицу:
— Заткнись, поганый эльф, не позорь свой цвет! Вы угодили между жерновами, которые перемелют вас в труху. Постарайся стать мужчиной до того, как мы встретимся снова. С детьми я не дерусь.
Снежок, брошенный Виргинией, как бы случайно попадает ему в голову. Следом слышится звонкий девичий смех. Не обращая внимания, Новас разворачивает коня и скачет к своим, увязая в глубоком снегу. Я провожаю его взглядом, ощущая в душе беспокойство.
— Пока, скачи к мамочке, малыш! — улюлюкает вслед Тактус.
Только с Новасом три десятка конных, а у нас верхом одни разведчики. Что могут они противопоставить ионным мечам и пикам, даже если глубокий снег замедляет атаку тяжеловооруженного всадника? Оружие у нас из простой стали, броня такая же или вообще одна волчья шкура, как у меня. Впрочем, таких боев, где она понадобится, я пока и не планирую. За взятие крепости и штандарта Цереры я так и не получил награды от кураторов, зато погода к нам более благосклонна. Обычно пехота ложится под ноги кавалерии, словно сжатые снопы, но снег, укрывающий предательские ловушки, защищает нас.
Вечером разбиваем лагерь на другом берегу реки, ближе к горам и подальше от открытой равнины и зловещей лесной чащи. Чтобы захватить нас врасплох, тяжелым всадникам Аполлона надо переправиться по льду в темноте — что они и пытаются сделать, рассчитывая на легкую прогулку. Едва сгустились сумерки, Пакс с его командой силачей сбегали на реку с топорами и изрядно там потрудились. Ночью нас будит истошное конское ржание, треск ломающегося льда и вопли тонущих. Жужжат санитары, унося захлебнувшихся и обмороженных. Они нам больше не противники.
Движемся дальше к югу, туда, где, по моим догадкам, должна располагаться цитадель Аполлона. Питаемся неплохо, варим похлебку из дичи, добытой разведчиками, понемногу расходуем хлеб, который несем с собой. Мои солдаты довольны. «Армия марширует, пока полон желудок», — сказал великий корсиканец, хотя и он не слишком прославился, когда воевать пришлось зимой.
Виргиния идет рядом со мной во главе колонны. Укутанная в толстую меховую шкуру, она едва достает мне до плеча. Смешно глядеть, как она барахтается в снегу по колено, стараясь не отстать, но сердито хмурится, стоит мне замедлить шаг. Золотые косички подпрыгивают на ходу, вздернутый носик раскраснелся от мороза, как вишенка, но глаза по-прежнему цвета расплавленного меда. Выбравшись из сугроба, она смотрит мне в лицо и замечает:
— Ты плохо спал.
— А я когда-нибудь спал хорошо?
— Рядом со мной, в лесу. Только первую неделю кричал во сне, а потом спал как младенец.
— Хочешь, чтобы вернулся?
— А я тебя и не прогоняла. Тебе надоело?
— Ты меня отвлекала.
Она смеется и замедляет шаг, пристраиваясь рядом с Паксом. Я в замешательстве от ее вопроса и своего ответа. Никогда не думал, что Виргинии есть дело до того, как мы спим. Прогоняю дурацкую улыбку, но Тактус успевает заметить:
— Воркуете, голубки?
Нагибаюсь и швыряю ему горсть снега в лицо:
— Заткнись!
— У меня есть и серьезный вопрос, — шепчет он, опасливо оглядываясь, — у тебя, когда спина ноет после плетей, тоже встает? — и весело хохочет.
— Ты хоть когда-нибудь бываешь серьезным? — Я невольно улыбаюсь в ответ.
Его змеиные глазки хитро блестят.
— А тебе это надо?
— Мне надо, чтобы ты слушался.
— Ну, ты знаешь, какой я любитель ходить на поводке. — Тактус разводит руками.
— Не замечаю поводка, — хмыкаю я, показывая на его лоб, где прежде было рабское клеймо.
— Значит, не считаешь, что я в нем нуждаюсь… Тогда, может, и планами поделишься? Так от меня больше толку будет.
Это не вызов, говорит он тихо, только мне. После той совместной экзекуции Тактус стал другим человеком. При всех его ухмылках и подшучиваниях слушается с полуслова, и сейчас вижу, что вопрос искренний.
— Будем давить Аполлона, — отвечаю так же тихо.
— Обязательно его? Значит, мы не просто всех подряд бьем?
Его тон меня настораживает. Вообще, в Тактусе есть что-то кошачье, та же хищная легкость в движениях, готовность убить походя, одним движением когтистой лапы. Ничего не стоит представить, как он свернулся в клубок или вылизывает себя.
— Знаешь, Жнец, — продолжает он, — я тут заметил кое-что на снегу… Следы, но не от ног.
— Лапы? Копыта?
— Нет, не угадал… — Он придвигается ближе и показывает руками. — Полосы, длинные такие. — Я понимающе киваю. — Вот именно, гравиботы, над самым снегом. Не подскажешь, уважаемый вождь, зачем кураторы за нами тащатся, да еще в плащах-невидимках?
Я вздыхаю. Ему и невдомек, что весь этот шепот ни к чему, кольца-то у нас на пальцах.
Пожимаю плечами:
— Боятся нас.
— То есть тебя? — Тактус недоверчиво прищуривается. — Нет, тебе точно что-то известно… Виргинии говоришь, а нам — нет.
— Хочешь тоже узнать? — Поколебавшись, обнимаю его за плечи и говорю доверительно: — Вот сотрем к чертям с карты этого проклятого Аполлона, тогда расскажу.
Лицо его расплывается в хищной ухмылке.
— С превеликим удовольствием, добрый Жнец.
Мы сторонимся открытых мест и держимся поближе к реке, пробираясь все дальше на юг. Разведчики докладывают по радио новости о противнике. Здешние края все под рукой Аполлона, лишь иногда появляются небольшие отряды разведчиков Шакала. Странные у него люди, что-то в них зловещее. Я не перестаю думать о своем главном безликом враге. Что в нем такого ужасного? Неизвестно даже, какой он: высокий или коротышка, тощий или толстый, красавец или урод. Может, все дело в имени?