Альпийская крепость
Шрифт:
— А ведь значительную часть жителей этой страны составляют германцы, — с плохо скрываемой враждой произнес Гебхардт, когда в машине германского посольства они въезжали в Берн. Он сидел рядом с молчаливым грузными водителем, наверняка из бывших парашютистов генерала Штудента, и до сих пор угрюмо молчал. Но сейчас его все-таки прорвало. — Причем все они делают вид, что судьба исторической родины их попросту не интересует.
— Не забывайте, что германцы живут здесь не одни, — нарушил обет молчания водитель. — Остальные жители и так воспринимают их, как своих потенциальных врагов,
— И мы должны мириться с тем, что в соседнем государстве эсэсовцами запугивают маленьких детей! — не сдержался Геб-хардт.
— Как бы там ни было, — завершил свою «реплику из-за кулис» водитель, назвавшийся Шмидтом, — сейчас германские швейцарцы стараются держаться в тени, не то что в сороковом или в сорок первом, когда многие сами готовы были облачаться в форму штурмовиков и эсэс.
— Еще в начале войны я убеждал фюрера ввести войска в Швейцарию, — выпалил Гербхардт, едва дождавшись конца этой реплики. — Мы тогда находились в его летней резиденции «Берг-хоф», все были возбуждены, все пребывали под впечатлением от недавнего присоединения Австрии, и я говорил фюреру: «Теперь — Швейцария. Да, ей можно предоставить автономию на правах свободной земли рейха, но ввести войска следует немедленно, пока Европа не опомнилась. Только так, и во имя рейха!».
Поскольку речь зашла о явной промашке Гитлера, Шмидт и водитель благоразумно промолчали.
«Вот тебе и ответ на то, — сказала себе Софи, — кто таков Гебхардт на самом деле: медик, случайно оказавшийся в СС, или эсэсовец, случайно оказавшийся в медицине? Вспомни, сколько раз тебе приходилось в кроваво-террорном 37-м году отвечать на подобные вопросы там, в СССР, всякий раз вставая перед дилеммой: «Так все-таки, это журналист, учитель, писатель, случайно оказавшийся в рядах коммунистов?! Или же коммунист, случайно оказавшийся в рядах людей этих благородных профессий?».
К сожалению, ни возле одного из старинных отелей, мимо которых они проезжали, машину свою Шмидт так и не остановил. Они выехали за город и, немного пропетляв по серпантину, ока-запись у трехэтажного, охваченного двумя большими флигелями «Горного приюта».
— А почему нас поселяют не в отеле «Империал», — успела спросить Софи, прежде чем оставить машину, — как было обусловлено?
— Только сегодня решено было перевести вас в «Горный приют», — ответил водитель.
— Причем перевели только нашу делегацию?
— Только вашу. По просьбе наших американских коллег.
— С этого надо было и начинать, Шмидт-Мюллер вы наш, — упрекнула Софи. — А не темнить почем зря.
— Да-да, господа, да… — встретил их в просторном, окаймленном горными пейзажами полотен фойе сам хозяин этого заведения — вальяжный добряк, несуразно бесформенный, затянутый в плотный жилетообразный корсет какой-то аляповатой раскраски, — вокруг все еще полыхает война, мир все еще погружается в тьму руин, но ведь, освященная всеми религиями мира Швейцария, слава Богу, не воюет. Поэтому, где всяк ищущий покоя может обрести его,
— Уверена, что не так уж и часто в вашем «приюте» поселяются дамы из высшего общества, — сказала Софи уже после того, как двое коридорных подхватили вещи ее спутников и понесли в правый флигель.
— В любом случае вы будете первой одесситкой, госпожа Жерницкая, — по-русски, с приятным акцентом произнес Бош, вернув ее фамилии исконное окончание «ая».
Удивляться осведомленности хозяина отеля не имело смысла, она уже давно вращалась в том мире, где удивляться чему-либо становилось плохим тоном.
— Уверены, что первая? — спросила она, направляясь вслед за носильщиком к лифту, который должен был доставить ее на третий этаж.
— К тому же настолько выразительная, — невежливо втиснулся вместе с ней в лифт и сам хозяин.
— Правильное слово подобрали, господин Бош: «выразительная». Позаботьтесь, чтобы пребывание здесь первой одесситки будет увековечено мемориальной доской. С именем и датой, как положено.
— Почему бы не ограничиться указанием того, что здесь останавливалась доктор искусствоведения, известная меценатка, владелица самых известный картинных галерей Европы?
— Какой же вы негодяй, Ангел вы наш из Триеста! — возмутилась Софи, уже входя в просторный номер с видом на заснеженную седловину хребта. — Собрать столько сведений о скромной, стареющей женщине! И ради Бога, обойдемся без утешительных комплиментов.
35
Солнечные лучи еще только дотягивались до альпийского перевала, которого, очевидно, достигали разве что альпинисты, поэтому он казался хотя и очень близким, но в то же время неприступным и холодным. Любоваться такими пейзажами южанка Софи предпочитала только из окна, или на полотнах пейзажистов, да и то, сидя у печи или камина и укутавшись теплым пледом.
— Когда наступает настоящая весна, перевал этот, его называют Легионерским, превращается в цветущий альпийский луг, — произнес Ангел из Триеста, останавливаясь рядом с ней, — а ца вон том, западном склоне вершины прошлой весной видели эдельвейс. По легенде, в последний раз этот цветок появлялся здесь еще во времена Римской империи, когда на этом перевале в течение какого-то времени стоял дозор легионеров. Говорят, что новое явление эдельвейса — вещий знак: дело, слава Всевышнему, идет к миру.
— Вам-то чем война не угодила? По-моему, вы неплохо в ней устроились, — обвела взглядом прекрасно меблированный люкс, в котором Ангел поселил ее.
— Свой приют я купил еще до войны, и устраиваюсь в этом мире не благодаря войне, а вопреки ей.
— Ой, что-то мне не верится, Ангел вы мой!
Жестом гостеприимства он пригласил Софи к высокому шахматному столику, на котором уже стояли наполненные вином бокалы красного вина и тарелки с неизменными бутербродами, только на сей раз толщина ветчины значительно превышала толщину хлеба: швейцарцы, они могли себе позволить…