Альпийская крепость
Шрифт:
— Согласен, грехов у меня наберется не меньше, чем у вас, гауптман Жерницки, — перешел хозяин на германский. — Но мне хочется, чтобы такой же приют Ангела Боша из Триеста появился и по ту сторону границы, то есть в Германии, во Франции, в Италии, Чехии, в моей забытой богом Сербии, наконец.
— Из рейха нас прибыло трое. Почему опекать вы стали именно меня? Только ли потому, что потянуло на запах женских духов?
Ангел поднял свой бокал, движением подбородка подбодрил к этому же Софи. Они выпили за то, чтобы нынешней весной весь перевал покрылся эдельвейсами. Вино было охлажденным и бархатисто-терпким с едва уловимым сладковатым привкусом. Заметив, что женщина дегустирует напиток, Бош объяснил,
— В прошлом году он прислал сто бутылок этой же марки, но я их забраковал. Само по себе вино неплохое, но… не для истинных леди. Ангел Бош из Триеста хочет, чтобы, пригубив такое вино, женщина ощутила себя дамой из высшего света, истинной леди, каковой чувствуете себя в эти минуты вы, прекрасная Софи. Венгр — настоящий мастер. Он не обиделся, не обозлился и не опустил руки, нет, как истинный мастер, он облагородил свое рвение, и вот, у нас на столе — прекраснейший из напитков Европы.
Жерницки вполне допускала, что Ангел слегка привирает, однако слушать его все равно было приятно: чем только не забивают себе голову люди, которые не знают, что такое настоящая война! К тому же ей запомнилось выражение Боша, точнее, сама мысль, заложенная в этом выражении: познав поражение, настоящий мастер «не обозляется и не опускает руки, он облагораживает свое рвение!».
— Какие бы прекрасные байки о сербе-виноделе из Токая вы сейчас ни рассказывали, Ангел вы мой, вопрос остается в силе. Почему такое внимание именно мне, а не двум джентльменам, которые значительно выше меня по чину?
— Не скрою, по натуре я настоящий женский идолопоклонник.
— Как всякий уважающий себя мужчина, — снисходительно пожала плечами Софи.
— И с удовольствием проведу с вами ночь-другую, если только представится такая возможность.
— А что, все может случиться в этом мире, — чувственно лизнула Софи кончиком языка верхнюю губку.
— Тем не менее опекать я вас принялся не из-за ваших духов, кстати, не очень удачно подобранных, я подарю вам настоящие, изысканные французские духи еще того, довоенного производства. — С располневшего лица Ангела Боша вдруг сошла маска «добряка», оно стало сосредоточенным и суровым, с какими-то черточками ожесточения. — Меня попросил об этом известный вам «человек со шрамами». Правда, кое-какие справки о вас я навел уже сам, по своим собственным каналам.
— Какой же вы негодяй, Ангел Бош! — артистично ужаснулась Софи, прибегая к своей излюбленной в подобных ситуациях фразе. — Нет чтобы сразу же признаться, что выполняете волю одного из самых ревнивых моих поклонников!
— Да, это так. Скорцени, которого здесь действительно называют не иначе, как «Человек со шрамами», убедительно попросил взять вас под свою охрану и всевозможную опеку, пресекая любые попытки притеснять вас, от кого бы они ни происходили.
— И давно вы знакомы?
— Вам я, пожалуй, могу сказать, тем более что времени прошло немало. С тех пор, как в 1934 году, после провала путча, организованного в Вене 89-м штандартом СС, Отто, вместе с двумя своими товарищами, какое-то время скрывался у меня, здесь, в еще недостроенном «Горном приюте», под чужим именем, с документами, которые получил из моих рук.
— Они тогда здорово набедокурили?
— Напали на резиденцию федерального канцлера на площади Ам Бальхаузплац, развеяли охрану и убили канцлера Энгельберта Дольфуса. Как потом выяснилось, стрелял не лично Скорцени. Его команда сняла охрану и потом держала оборону у входа во дворец, но вина его от этого не уменьшалась. Это была
— Ну, с женитьбой он, очевидно, поторопился, — как бы между прочим проворчала Софи.
— Здесь же, в этих горах, — продолжил свой рассказ Бош, — у стен моего приюта, проходили боевую подготовку и члены «Германского гимнастического союза», под названием которого шла подготовка все тех же парней из 89-го штандарта СС, вынужденных маскироваться после провала путча. И тоже по просьбе Отто. Впрочем, его дела в рейхе меня мало интересуют. Просто Скорцени знает: когда ему трудно, он всегда может рассчитывать на старого сербо-итальянца Ангела Боша из Триеста. И не только в Швейцарии.
— А вы, естественно, на его помощь?
— До сих пор прибегать к помощи «Человека со шрамами» не приходилось. Другое дело, что за каждую помощь ему или его людям я получал приличное денежное вознаграждение.
— Которые и позволили вам завершить строительство этого приюта, а также безбедственно прожить всю Вторую мировую.
Ангел Бош согласно кивнул, но при этом лукаво улыбнулся.
— Многие именно так и считают. Хотя у меня есть и свой собственный бизнес. Однако на этом наши с вами исповеди завершатся. Скорцени поведал мне о ваших заданиях и намерениях.
— Это облегчает мою жизнь?
— До предела. Завтра же, во второй половине дня, во время перерыва в работе конференции, мы отправляемся в Женеву.
Есть один профессор, который уже объявил, что он будет резко выступать против присвоения вам докторской степени.
— И что же его смущает в моей диссертации?
— Решительно все. Это еврей-полукровка, который сам себя считает более чистым евреем, нежели царь Соломон, но которого все остальные евреи его круга упрямо считают всего лишь… полукровкой. Понятно, что он из кожи вон лезет, чтобы быть на острие движения местных сионистов. Все, кто прибывает из рейха, — для него фашисты, гестаповцы и никакого отношения к искусству иметь не могут. Изначально. К тому же евреи уверовали, что искусство придумано ими и существует исключительно во имя их прославления. Они всем дают понять, что в искусстве имеют право быть только они, а посему всякий, пусть даже совершенно бездарный, еврей — обязательно гений, уже хотя бы потому, что он… еврей. В то время как самый гениальный нееврей — всего лишь бездарный гой. А потом удивляются, за что во всем мире их так ненавидят.
— Лично я к евреям всегда относилась веротерпимо, — заметила Софи. — Сами-то вы какое-то отношение к искусству имеете?
— Учился в частной школе рисования в Италии. Время от времени рисую. Но для меня это всего лишь акт отвлечения от дел, как вечерняя игра в покер. Тем не менее с этим Мойше-Сионистом, кстати, в самом деле закоренелым сионистом, я столкнулся.
— Таково имя профессора — Мойше?
— Понятия не имею, как его зовут на самом деле, лично я зову его только так: Мойше-Сионист. Когда в 1937 году в Мюнхене была организована выставка примитивистов «Дегенеративное искусство», на которой был щедро представлен Марк Шагал, этот профессор, который, кстати, считает себя одним из идеологов местных сионистов, жутко возмущался, доказывая, что творчество Шагала по художественному уровню своему выше творчества многих «классицистов».