Альпийская крепость
Шрифт:
Там он разделил гарнизон на два отряда, в каждом из которых было по два стрелка со снайперскими винтовками, и один из них, под командованием лейтенанта, отправил по южному берегу, другой, по северному, повел сам. При этом он приказал снайперам скрытно выдвинуться вперед и занять удобные позиции, с которых можно было обстреливать причал и пространство вокруг хижины.
Еще одна винтовка с оптическим прицелом была у бойцов горного патруля, состоявшего из пяти человек: горно-стрелковые части по традиции вооружали значительно большим количеством снайперских винтовок, нежели все остальные. Да и снайперская подготовка там велась усиленнее.
Возможно,
Штуберу как-то поневоле вспомнилась весна сорок второго в Украине, рейды в партизанские леса Приднестровья. В нем возрождался тот особый солдатско-охотничий азарт, который заставлял его «рыцарей Черного леса» вновь и вновь вступать в перестрелки с партизанскими заставами, прорываться к партизанским базам, преследовать остатки партизанских отрядов по холмистым лесам Подольской возвышенности.
— Где вы находитесь? — спросил он по рации ефрейтора, который был старшим патруля.
— В Охотничьей пещере, — ответил тот.
— Уютно устроились.
— Но мы же не отсиживаемся, а ведем наблюдение за лагерем американских парашютистов! — возмутился ефрейтор.
— Они за вами — тоже? Кстати, это очень важно.
— Не заметили они нас, господин штурмбаннфюрер. Пока не сгустился туман и светил месяц, мы видели, как часть десантников приземлялась прямо у озера, причем один оказался в воде, но его спасли; а часть пришла по руслу речки.
— То есть приземлялись они где-то в соседней долине?
— Похоже, что так. Мы были тогда слишком далеко, чтобы ввязываться в бой.
— Правильно сделали, ефрейтор, что не ввязывались, не вспугнули.
Собеседник Штубера с облегчением вздохнул. Для барона не было тайной, что эсэсовцев солдаты вермахта не только побаиваются, но и откровенно недолюбливают. Причем к концу войны эта неприязнь лишь все больше усиливалась. Обычные армейцы уже заранее пытались отмежеваться от всего того, что в истории войны было связано с СС.
— Возможно, они ждут еще какую-то часть группы, которая могла заблудиться или же ее высадили не в заданном месте.
— Почему так решили, ефрейтор?
— Слишком уж неспешно ведут себя эти парашютисты. По-моему, так быть не должно.
Штубер отметил про себя, что парень пытается соображать; ему это всегда нравилось.
— А вам не приходило в голову, что как только взойдет солнце и немного развеется туман, они двинутся на вашу пещеру, чтобы создать там тайную базу, а долину у рыбацкой хижины превратить в плацдарм для высадки более крупного десанта?
— Если так, то нам лучше спуститься ниже и засесть у изгиба тропы, по гребню небольшой гряды. Тогда дальше они смогут пройти только по нашим трупам.
— Именно это они и сделают, если вы откроете себя раньше времени, — заверил его Штубер. — Но к гряде спускайтесь.
— Есть. Когда прикажете открывать огонь? Устраивать перепалку в таком мраке бессмысленно.
— И не следует этого делать. Сейчас я продвинусь к той части северного побережья, где хребет доходит почти до кромки воды. Это в пятидесяти метрах от хижины, а часть бойцов отправлю по перевалу к руслу речки, чтобы перекрыть путь отступлении. Еще одна группа движется сейчас по южному берегу. Как только прояснится, первый снайперский выстрел сделаю я. Лейтенант Тор-нарт
— Вряд ли они согласятся, — проворчал ефрейтор.
— Это русские вряд ли согласились бы. А для американца или англичанина сдаться в плен — все равно, что в гости сходить.
— Будем надеяться, что в гости к нам прилетели не русские, — почти молитвенно произнес старший патрульный.
Прошло около получаса. Со стороны хижины и причала никаких звуков не доносилось, но в первых лучах солнца, которые стали проникать к озеру со стороны речной долины, постепенно вырисовывались очертания хижины, кроны сосновой рощицы и довольно большого рыбацкого баркаса.
Именно там, у баркаса, в окуляр снайперской винтовки, Шту-бер и поймал фигуру часового. Выстрел выдался метким, но вызвал такое эхо, словно где-то неподалеку пальнули из горной гаубицы. Оказалось, что еще двое коммандос коротали время лежа в баркасе, остальные под шальным огнем выскакивали из хижины, и те, кому удавалось при этом уцелеть, залегали за прибрежными валунами или пытались уходить в сторону речушки.
— Прекратить огонь! — прокричал Штубер, перебежав во время перестрелки к старым соснам с почти сросшимися стволами. А как только его горные стрелки угомонились, по-английски прокричал: — Сдавайтесь! Жизнь и плен гарантирую!
В ответ опять прозвучали выстрелы из винтовок, но по опыту подобных схваток Штубер знал: это всего лишь всплеск злости и отчаяния. Нечто похожее на ярость крупно проигравшегося картежника. Зато благодаря этой пальбе он определил, что в строю десантников осталось не более четырех, причем один из них все еще скрывался в баркасе, который представлял собой почти идеальную ловушку.
— По баркасу не стрелять! — крикнул он своим бойцам. — Этого брать живым. По остальным — огонь!
Барон видел, с каким азартом принялись его бойцы расстреливать американцев, и в этой лихости ему почудилось что-то слишком несправедливое. По существу, они расстреливали уже обреченных, беззащитных людей. Поймав себя на этой мысли, Вилли был удивлен. В последний раз нечто подобное приходило ему в голову в августе сорок первого, когда фельдфебель Зебольд докладывал ему о том, как замуровывают амбразуры дота «Беркут», в котором оставалась горстка защитников [60] . Конечно, еще несколько суток этот дот можно было подержать в жесткой блокаде и все же вынудить гарнизон сдаться. Но речь шла о последнем несдавшемся доте укрепрайона, а Штуберу не терпелось поскорее доложить командованию, что с ним покончено.
60
Эти события описаны в романах «Река убиенных» и «Живым приказано сражаться».
И тогда, в оправдание себе, он сказал фразу, с которой прошел через всю войну: «Там — не люди, там — солдаты, а значит, враги!». То же самое он должен был сказать себе и сегодня. Правда, при этом заметил: «Не доведи господь дожить до того судного дня, когда, глядя на тебя, уже сдавшегося на милость победителя, американцы или англичане, покорители рейха, станут определять, кто перед ними: человек или…солдат, а значит, враг».
И дай-то Бог, чтобы среди них оказался кто-то один, который бы определил, что перед ним все-таки… человек. Пусть даже обмундированный.