Альпийские встречи
Шрифт:
В 1942 году нейтральная Швейцария не хотела никаких осложнений с подмявшим под себя всю Европу соседом, и беглеца до решения, как с ним быть, посадили в тюрьму.
«Это была чистая, со столом и нормальной постелью, но, все же тюрьма. В окно через решетку был виден аккуратный маленький город, за ним кудрявился берег реки. Что там сейчас, на той стороне?»
Позже Петр увидит нескольких человек, тоже сумевших бежать через реку. Они изумятся: немцы сделали вид, что поймали бежавшего, доставили в лагерь гроб с чьим-то изуродованным телом и заставили его закопать. Так, мол, будет со всеми, кто попробует убежать…
«Я весил в те дни пятьдесят с небольшим килограммов. Но жаждал не только еды. Жаждал новостей — что сейчас на Востоке? Новости приходили через окошко, глядевшее в тюремный коридор. Скупые, отрывочные и очень горькие. Это ведь было начало лета сорок второго года. Москва, я уже знал, устояла. А что с Одессой? Что с Мелитополем? Что с братьями? Как отец? Как Нина? Я стал поправляться, но потерял сон…»
Немцы требовали выдать бежавшего. И пока шли переговоры, Петра перевезли от границы подальше, в город Аарау. Но поместили опять в тюрьму. Городок был тихий и сонный. Война и все, что она принесла миллионам людей в Европе, Аарау никак не коснулись. Появление пленного русского сделалось тут событием.
«Шеф полиции относился ко мне хорошо и, кажется, наживал популярность тем, что пускал городских чиновников и просто знакомых поглядеть на «русского из-за Рейна». В окошко я видел разные лица: старушек, парней, военных, иногда заглядывали даже дети. Случалось, возникал короткий вежливый разговор. Но чаще пошепчутся, оставят пакет с бутербродами и уйдут. По некоторым вопросам я чувствовал: представления о нашей стране — никакого».
Однажды шеф полиции привел в камеру своего брата: «Знакомьтесь, я думаю, вы понравитесь друг другу».
«Карл мне понравился сразу. Веселый. Открытый. Знающий. Любознательный. Он смог ответить на множество волновавших меня вопросов. И сам насел на меня».
Молодого швейцарца-преподавателя интересовал не только сам человек, преодолевший фашистские лагеря смерти. Карла интересовала страна, из которой таким драматичным путем попал в Аарау двадцатилетний парень. Каким было у него детство? Как этот сын деревенского плотника мог стать художником? Сколько надо платить за учебу? Как живут учителя? Какая зима в России? А лето? Что едят? Как пашут землю? Какой человек Сталин? Нарисуй украинский дом… Большой ли город Одесса? Играют ли в России на скрипке?
«С Карлом было всегда интересно. Я чувствовал, что и он в своем маленьком городке нашел по душе человека. Он приходил ежедневно. Появлялась в окошке его голова, и начинались беседы…
Немецкий я знал плоховато. Но, странное дело, мы всегда понимали друг друга. Иногда к словам приходилось прибавить рисунок, и Карл был вне себя от радости, узнавая слова незнакомого для него языка. Так же радовался он и моим успехам».
Петр Ильич поднимается из-за стола, идет в рабочую комнату и приносит незапечатанный конверт с письмом.
— Карлу… Написано, видите, по-немецки. Очень хочется его порадовать — уроки в Аарау не позабыты!
Однако не только знанием языка, не только теплотой неожиданной дружбы обязан Петр Билан Карлу Келлеру. Всегда веселый, швейцарец умело скрывал тревожные для беглеца из Германии вести. И только однажды, явившись к окошку, сразу сказал: «Все в порядке. Мы победили. Тебя переведут в горы на ферму. Но будь и там осторожен — у фашистов длинные руки».
«Позже, и не от Карла, я узнал: немцы очень настойчиво добивались выдачи, объявили меня даже преступником рейха. И власти Швейцарии, опасаясь гнева фашистов (не забудем — шел сорок второй год!), были готовы выдать меня. Но Карл поднял на ноги своих друзей-интеллигентов. В правительство пошли письма и телеграммы протеста… Вам он этого не рассказал, и я узнаю еще одну прекрасную черту человека — скромность.
Небольшая деревня в Альпах имела название Шафисгайм (Овечий дом). Меня определили работать к фермеру Дублеру. И я прожил в каморке рядом с хозяйским домом лето, зиму и начало другого лета».
У него было положение батрака, которого хорошо кормили, но работать надо было с рассвета и до заката. Петр косил сено, убирал кукурузу, картошку, на нем была забота о десяти коровах, паре лошадей и паре свиней.
«Я не ленился. И мое умение работать хозяина восхищало. Наблюдая, как я управляюсь с шестипудовым мешком кукурузы, он подзывал своего тестя: «Вот как надо работать, фатер!»»
«Фатер» до этого был хозяином фермы. Но потом продал ее зятю и попал к нему в батраки. Родственных отношений между людьми не было. Зять все время покрикивал: «Фатер, фатер, дело не ждет!» Петр садился за стол с хозяином вместе, «фатер» же готовил еду в своей каморке. И ни дочь, ни внуки, ни разу не приласкали старого человека — он был только работником, к тому же слабым, и стариком помыкали.
«Это меня коробило. Я попытался сочувственно говорить со стариком, но понял: таков закон здешнего общежития».
Любопытные — «повидаться с русским» — стали приезжать и на ферму. Расчетливый хозяин брал за это с них плату — «работник простаивает». И это никого не удивляло — платили и говорили. Особенный интерес к русскому появился зимой, когда в Альпы с Востока дошло слово «Сталинград».
«Я чувствовал: швейцарцы повеселели. Угрозе вторжения фашистов в республику был положен конец. И — парадоксы жизни! — благодарность за это тут, в тихом, не знавшем горя уголке Альп, люди хотели выразить мне. Я должен был рассказывать о Сталинграде, хотя в этом городе не был ни разу. Со мной хотели выпить бутылку пива, сыграть в шахматы. Я понимал, что по мне тут судят о моей Родине, и старался даже в мелочах не уронить себя».
Однажды в «Овечий дом» приехала машина с пятью военными. Хозяин, чистивший хлев, растерялся и стал навытяжку с вилами, приложив к шапке руку. Оказалось, военные приехали повидать русского, и привело их любопытство, вызванное событиями на Востоке.
«Один спросил: «Петер, что такое у вас катуша?» Я сказал, что это очень известная песня. Все пятеро расхохотались: «Ну, молодец, солдат, умеешь хранить военную тайну. Мы слышали, это у вас такое оружие: пф… пф… пф…» Я сказал: «Не знаю…» Я и вправду не мог тогда знать, что есть у нас такое замечательное оружие — «катюша»».