Алтайские сказки
Шрифт:
Алып-манаш обхватил могучими руками крепкий ствол тополя, из ямы вышел, бело-серого коня обнял, заплакал:
— Я тебе плетью круп до кости рассек, рот уздой разорвал, а ты спас меня, верный конь.
Шерсть коня, омытая слезами Алып-манаша, как серебряная, засияла, хвост вырос краше прежнего, заструился, заискрился, будто звёздами пронизанный.
Алып-манаш, прощенья у коня попросив, стал ещё краше. Он поднял своё оружие с земли, вскочил на коня и помчался к стойбищу Ак-каана.
Семиголовый Дьельбеген в своём
На целый день, на целую ночь опередив Алып-манаша, явился Дьельбеген к Ак-каану:
— Алып-манаш цепи разорвал, из ямы вышел и скачет сюда верхом на бело-сером коне.
Ак-каан созвал ближние и дальние войска, сам на бело-чалом коно впереди всех двинулся. Рядом с отцом скакала на огненно-рышем коне Эрке-каракчи. Кайчи-песельники позади неё на чёрных иноходцах ехали. Ни на минуту не умолкая, они ей хвалу пели:
Рука твоя, Эрке-каракчи, пусть не дрогнет,
Лук твой, Эрке-каракчи, пусть не колыхнётся.
Стрела, тобой пущенная, пусть не ошибётся.
Меч твой, на звёздах калённый, на ледниках стуженный.
Об луну навострённый, пусть не притупится…
Услыхав эту песню, Алып-манаш коня поторопил, навстречу несметному войску быстрее птицы полетел. Свистят копья, гудят мечи, звенят стрелы. Алып-манаш пикой колет — и воины падают, как деревья в буран, войско редеет, как срубленный лес. Алып-манаш мечом взмахнёт — и падает войско, как скошенная трава. Сраженья такого никто не видыва.и, о бое таком никто не слыхивал. Бело-серыы конь опрокидывал конных, топтал пеших.
Сквозь бесчисленное войско Алып-манаш пробивал себе путь к Ак-каану, чтобы сразиться с ним один на один.
Ак-каан стоял под тысячелетним тополем верхом на своём бело-чалом коне, обнажив острую, как лезвие молодого месяца, саблю.
Будто гора с горой богатыри сошлись, словно молния с молнией, скрестились их сабли, разбились на куски и выпали из рук. Свирепо закричав, громко-пронзительно свистнув, богатыри на конях близко-близко съеха.1ись, ударились друг о друга их пики. От этого грома горы рухнули, моря вышли из берегов, кони ушли в землю по бабки. Богатыри схватили друг друга за воротники, тут земля и небо покачнулись. Кони ушли в землю по колени, воротники от шуб оторвались.
Алып-манаш левой рукой схватился за пояс Ак-каана и выдернул злодея из седла. Правой рукой он высоко поднял свой
тяжёлый меч и, размахнувшись, рассек пополам тысячелетнее, твёрдое, как скала, дерево, сунул в эту щель Ак-каана, а дерево скрутил узлом, словно пояс.
— Вечно сиди здесь, свирепый Ак-каан,— сказал Алып-ма-наш.— Семьдесят народов, что ты разорил, пусть идут теперь в свои края, пусть мирно живут.
И когда все народы кочевать на свои земли собрались, Альш-манаш сказал им:
— От свирепой плети Ак-каана вам теперь
Алып-манаш скачет, вперёд не глядит, назад не оглядывается. Он смотрит на гневную Эрке-каракчи. Брови её изогнуты, как тугой лук, из глаз сыплются молнии. Меч в её руке сверкает, играет, правых и виноватых разит. Грозно взглянул на неё Алып-манаш, и меч упал из её руки, лук, с плеча снятый, дрогнул, стрела раньше времени с тетивы сорвалась, под копытами коня переломилась.
Алып-манаш близко-близко к Эрке-каракчи подскакал, рядом с её огненно-рыжим конём своего бело-серого коня пустил.
— Перед небом и землёй всегда вместе быть клялись — клятву ты нарушила. Неразлучными быть обещали — обещанья ты не сдержала. Внезапным сном сражённого меня ты не пощадила, цепями окованного меня ты покинула.
Поднял плеть и ударил Эрке-каракчи.
Слова в ответ она не сказала, на удар ударом не ответила. Хлестнула огненно-рыжего коня и умчалась неведомо куда.
Алып-манаш догнать её не захотел, в полон взять не пожелал, к отважным воинам оборотясь, сказал:
— Я не с вами сражался, на вас не в обиде, дани-выкупа с вас не потребую. Мести моей не страшитесь, догнать меня не надейтесь. Но если в бою доведётся нам встретиться — пощады не ждите, милости не просите.
Алып-манаш повернул поводом коня и поскакал к родному стойбищу.
Алып-манаш прискакал к берегу бурной реки. Бепо-серый конь обернулся тощим жеребёнком, сам богатырь превратился в нищего Тас-таракая. Кадык впереди подбородка торчит, горб выше головы, косёнки свесились на глаза.
Но старик перевозчик разглядел под этими космами горячие глаза, узнал их огонь:
— Э-э, Тас-таракай, богатырь Алып-манаш не сын ли тебе?
Усмехнулся горбун, старика попросил:
— Дедушка, переправьте меня на ту сторону.
— Э-э, Тас-таракай, богатырь Алып-манаш не брат ли твой?
Прыгнул в лодку горбун, жеребёнка за узду тянет.
— Э-э, Тас-таракай, о богатыре Алып-манаше неужто ты ничего не слыхал?
Отвечает старику Тас:
— Много песен о богатырях народ поёт. Об Алып-манаше спеть нечего.
Белый, как лебедь, старик брови высоко поднял, потом их вместе свёл и сказал густым голосом:
— Теперь о подвигах Алып-манаша песен не поют, потом петь будут.
И вынул старик из своей сумы девятигранную литую стрелу. Она, как солнце, сияла, блеском своим глаза обжигая.
— Эту стрелу мне Алып-манаш подарил. «Жив я или мёртв — по этой стреле узнаете»,— сказал. Эту стрелу богатырь Ак-кобен в реке утопил, долго искал я утонувшую стрелу. Три дня назад со дна реки поднял, бурой травой обросшую, позеленевшую. Но сегодня она у меня в руке вдруг, как новая, зазвенела, засияла. Смотри! — Старик потёр стрелу своим рукавом.