Альтернативная история
Шрифт:
На ровном участке они ненадолго остановились, чтобы отдышаться. Скальные стены смыкались над головой. Разведчики все еще не появлялись. Роланд не упоминал о них. И Оливье не желал говорить об этом. Когда они снова двинулись, Турпин пошел рядом, ведя под уздцы своего славного боевого коня и немузыкально насвистывая сквозь сжатые зубы.
Скрип телег эхом отдавался от стен ущелья. Бык, впряженный в первую повозку, вскинул голову и фыркнул, попятившись на входе в узкий коридор. Его погонщик выругался и ткнул животное стрекалом. Бык замычал от боли, но не тронулся с места.
Сквозь последние отзвуки бычьего рева Оливье услышал гром.
Нет. Не гром.
Сарацины. Они посыпались как град с неба: бородатые, с тюрбанами на голове, визжащие сыны Аллаха. Они запрудили ущелье позади, густое скопище, словно саранча на равнинах Гранады. Капкан захлопнулся. Приманка не могла даже попятиться — здесь просто не было места.
Оливье почти расхохотался. Так вот оно что! Вот что подразумевали злоумышленники, когда говорили о том, чтобы обратить короля против врагов Византии. Им нетрудно было договориться с Кордовой, если это могло стоить Багдаду союзника. И тогда предателю оставалось всего лишь проследить за тем, чтобы Роланду поручили идти в арьергарде и чтобы граф в худшем случае ожидал нападения горстки разбойников, а об остальном позаботится армия Кордовы.
У Роланда было не больше пятидесяти людей. Если нападавших насчитывалось меньше тысячи, значит, Оливье потерял способность оценивать силы противника. И еще повозки, перекрытый с обоих концов проход, и никакого пути отступления, кроме как сквозь ряды воинов ислама.
Роланд, увидев их, расхохотался. По прихоти судьбы, чужого войска и носящегося над ними эха смех графа прозвучал в почти полной тишине — высокий и звонкий, смех человека, который без ума от битвы. Его переполняло веселье. Он бросал вызов смерти. Роланд вскочил на повозку, хотя дротики ливнем сыпались вокруг него, и прокричал:
— Солдаты! Вот бой, достойный вас! Кто прольет первую кровь? Кто умрет за нашего короля?
— Я! — хором откликнулись бретонцы.
Их крик становился все громче, пока даже эхо не отпрянуло в ужасе.
— Монжуа! Монжуа! Монжуа! [56]
Враг заколебался. Однако сарацины умели считать не хуже Оливье, и они видели, какая слабая позиция у франкского обоза: повозки растянулись по всему узкому перевалу и воинам не оставалось места, чтобы собраться плечом к плечу и держать оборону. На небольшой отряд, скучившийся позади обоза, с лошадьми, бесполезными на отвесном и неровном склоне, противник просто не обратил внимания. Сарацины накинулись на сам обоз, и их вой заглушил даже вскрики женщин и рев погибающей скотины.
56
Монжуа! — боевой клич франков.
Бретонцы заволновались. Руки потянулись к лукам седел, люди приготовились вскочить на коней. Голос Роланда плетью прошелся по ним, заставив отступить от спотыкающихся, приседающих, бесполезных животных и выстроиться в знакомую всем формацию. Затем они яростно атаковали.
Они вошли в ряды неприятеля подобно копью. И какое-то время почти не встречали сопротивления. Оливье ухмыльнулся за забралом шлема. В конце концов тренировки римской пехоты, которые навязал им король, пошли на пользу. Карл назвал это игрой, и Роланд, всегда жадный до новых забав, немедленно согласился попробовать. Теперь игра сослужила им службу в самом неожиданном месте: вогнала во вражеский строй и скосила противников, бросив их под копыта перепуганных коней.
Но врагов оставалось слишком много, и кавалерийские щиты мало подходили для построения той стены, что делала неуязвимой римскую пехоту. Против них сыграла и неожиданность нападения, и их собственная ярость, и врожденная неспособность франков шагать в ногу. Когда неприятель опомнился от первого удара и атаковал в ответ, строй разорвался. Люди стали гибнуть. Оливье не знал, как много он потерял. У него не было времени считать — речь шла о его собственной жизни и жизни брата.
Роланд всегда сохранял спокойствие в начале боя. Он мог построить войска и отдать первые команды. Но стоило мечу графа отведать крови, как разум покидал его владельца.
Кто-то сражался по другую руку от Роланда, слева от Оливье, — Турпин. Его щит украшал бык Митры. Казалось, зверь пляшет на трупах павших и его белая шкура забрызгана кровью.
Оливье поскользнулся. Решился взглянуть под ноги: кровь, кишки, рука, хрустнувшая, как сучок под подошвой. Краем глаза воин заметил солнечный блик. Развернул копье в замахе быстро-быстро — и все же почти опоздал. Плата за глупость: во время боя нельзя смотреть ни на что, кроме врага. Доброе ясеневое древко столкнулось со сталью и треснуло. Оливье вогнал обломок в воющее лицо, позволил противнику упасть, выхватил его меч. Роланд уже давно обнажил свой: двуострый клинок по имени Дюрандаль, покрытый кровью.
Обычно сражение бывает похоже на пляску морской пучины, с приливами, отливами, водоворотами и мгновениями полного спокойствия. Но подобное случается тогда, когда две армии равны по силе, а не когда одна сторона может выставить двадцать человек на одного воина противника. Сейчас битва шла без перерывов. Лишь бой, и бой, и снова бой, и даже на отчаяние не хватало времени. Они трое прорубили дорогу к передней линии и встали спиной к стене ущелья, вскарабкавшись как можно выше по упавшим валунам. Сквозь месиво сражения они могли видеть то, что происходит внизу: мельтешение муравьев в разворошенном муравейнике, ни единой головы без тюрбана и всюду кровь и смрад побоища.
Оливье оцепенел. Так быстро? Так быстро все его товарищи пали?
Да, так быстро. Воинов Роланда, в их тяжелых доспехах, не предназначенных для пешего сражения, просто сбили с ног и одолели числом. Рука Оливье налилась свинцом. Он устало махнул мечом, отражая удар, который едва заметил, — и не увидел другого, что обрушился на его шлем. В голове загудело. Оливье пошатнулся и упал на одно колено. Противник нагнулся, чтобы его прикончить, — и пал, сраженный молнией.
Дюрандаль, и лицо Роланда за ним, белое в маске шлема, с горящими глазами. Он бросил свой щит или потерял его. В руке графа был олифант.
Оливье выругался, хотя ему едва хватило дыхания:
— Какой прок в этом сейчас? Король не услышит. Он слишком далеко.
Роланд наградил вопящего язычника вторым ртом, хлещущим кровью, и отшвырнул к его собратьям. На какую-то невозможную секунду никто не кинулся вперед, чтобы занять место убитого. Кругом была добыча полегче: целый обоз, оставленный на разграбление. Роланд поднес рог к губам.
Оливье, знавший, что последует, прижал ладони к ушам. Даже этого едва хватило, чтобы приглушить звук. Огромный рог заревел, как зверь, давший ему имя. Его вопль поднялся к небесам, выпевая протяжную песнь гнева, доблести и предательства. Лицо Роланда побагровело. Кровь тонкой струйкой потекла у него из уха.