Аляска золотая
Шрифт:
До начала праздничной трапезы оставалось ещё больше часа, благородные дамы дружной стайкой направились внутрь дома: наряжаться и прихорашиваться перед высокими венецианскими зеркалами.
Дети — во главе с неутомимым и хулиганистым тринадцатилетним Томасом Лаудрупом — с громким визгом носились по аллеям молодого парка, разбрызгивая во все стороны тёплые дождевые лужи. За ними присматривали няньки и денщики — под руководством Николая Ухова, родного дядьки Ваньки Ухова. Николай Савич занимал нынче должность Главного управителя этого загородного поместья князей Меньшиковых.
Мужчины, дымя своими курительными трубками, собрались вокруг костра, лениво горящего в центре идеально круглой, только с утра аккуратно выкошенной травянистой площадки. Некурящий Прохор Погодин, внимательно наблюдавший за детскими играми и забавами, спросил у Егора:
— Александр Данилович, смотрю, близняшкито твои здесь, бегают, веселятся. А где же младшенький, Александр Александрович?
— На Москве остался наш Сашутка, — грустно вздохнув, ответил Егор. — Катеньке и Петруше
— Господа! — неожиданно вмешался Людвиг Лаудруп, хорошо освоивший за последние годы русский язык, указывая рукой на Неву. — К причалу швартуется «Апостол Пётр». Я не велел ему этого делать. Сей фрегат должен нынче стоять в котлинском порту. Наверное, случилось чтото серьёзное.
Егор вытащил изза голенища ботфорта подзорную трубу, навёл её в нужном направлении. Действительно, со стороны Финского залива неторопливо подходил «Апостол Пётр» — 64х пушечный фрегат, недавно спущенный на воду флагман русского военноморского флота.
С борта замершего у причала «Апостола Петра» на пирс были переброшены длинные сходни, по которым на берег стали торопливо спускаться солдаты в форме недавно созданной по Указу царя Московской дивизии. [4] У самого трапа замер — весь из себя гордый и независимый — подполковник Антон Девиер, [5] демонстративно глядя в сторону и презрительно выпячивая вперёд нижнюю губу.
— Как это прикажите понимать, господин подполковник? — гневно посверкивая своим единственным голубым глазом, глухо и недобро поинтересовался Алёшка Бровкин, обращаясь к Девиеру. — Что молчишь, сукин кот голландский? В морду захотел, гнида худосочная? Я к тебе обращаюсь….
4
— Московская дивизия — авторский вымысел.
5
— Антон Девиер — голландец с испанскими или португальскими корнями, в юности являлся личным пажом Петра Первого, в завершении карьеры (в первоначальном мире) дослужился (в 1718 году) до должности генералгубернатора СанктПетербурга.
По сходням забухало грузно и размерено — под тяжестью уверенных шагов, и знакомый раскатистый бас властно заявил:
— Молчать, вицеадмирал Бровкин! Молчать! У меня дело наиважнейшее, государево!
На василеостровский берег неторопливо и важно, грозно и многообещающе хмуря свои седые кустистые брови, сошёл сам князькесарь Фёдор Ромодановский — начальник царской Тайной Канцелярии.
— Здравствуй, Фёдор Юрьевич! — уважительно обратился к князюкесарю Егор. — Проходи к столу, гостем будешь!
— Извини, Александр Данилович! — прогудел в ответ Ромодановский. — Не в гости я приехал к тебе…. Извини, ещё раз. Указ царский у меня! — небрежно махнул рукой в сторону. — Давайка, отойдём на пару слов…
Князькесарь уселся на каменный парапет набережной (уже одна десятая часть береговой линии Васильевского острова была надёжно забрана в камень), задумчиво глядя на речные просторы, поведал:
— Знаешь, Данилыч, а я ведь давно уже подозревал, что ты — не от мира сего. Мне же — по должности моей важной и заметной — люди много чего рассказывают о том, что видели да слышали. Каратэ это твоё, японские метательные звёздочки, синяя глина, которую ты называл «кембрийкой», уменье откачивать утопленников, картошка и блюда из неё…. Ведь не было никакого пожилого индуса, который странствовал вместе с цыганским табором и обучал тебя в отрочестве всяким хитрым премудростям? Не было, чего уж там! Стал я внимательно присматриваться к тебе, и многое мне показалось странным: и речь твоя, и повадки, и поступки — иногда избыточно милосердные и глупые. Всё ломал я себе голову: где же та верёвочка, за которую надо дёрнуть, чтобы до конца распутать весь этот тайный клубок? А потом мне охранный офицер из Преображенского дворца поведал одну занимательную историю. Мол, перед самым отъездом на штурм шведской крепости Нотебурга генералгубернатор Меньшиков долго беседовал с Яковом Брюсом. И после этой беседы вышел означенный Светлейший князь Меньшиков из Брюсовых палат очень и очень задумчивым…. «Ага!», — смекаю. — «Вот же оно…». Подступил я тогда к Петру Алексеевичу, чтобы он отдал мне этого богопротивного и сумасшедшего Брюса. Государь долго мне отказывал, а потом сдался, отдал…. Только при одном условии: Брюса не пытать и на дыбу не подвешивать. А ещё при этом нашем разговоре вспомнил Пётр Алексеевич об одном странном басурмане по имени Алькашар, который томился в заключении — по тайному приказу всё того же генералгубернатора Меньшикова — в дальнем уральском остроге…. Что побледнелто так, Александр Данилович, голубь сизый?
— Знаешь, Фёдор Юрьевич, мне одно только не понятно, — проговорил Егор помертвевшим голосом. — Ведь всё то, о чём ты сейчас рассказываешь, происходило почти три года назад. Почему же ты только теперь — приехал по мою душу?
— Не всё так просто! — нахмурился Ромодановский. — Вопервых, с басурманом Алькашаром. Антошка Девиер, которого послали за арабом, по дороге приболел, всю первую зиму провалялся в горячке, руку ещё себе вывихнул — при падении с резвой лошади. Наступила русская распутица, то, сё…. Потом, когда этого длиннобородого, всё же, доставили в Москву и вздёрнули на дыбу, выяснилось, что Алькашар порусски не знает ни единого слова. Да и английский язык его…. Даже Пётр Алексеевич плевался во все стороны. Нашли, конечно же, толмачей с турецкого языка. Они такого перевели — хоть сразу вешайся! Мол, ты, Данилыч, и не Данилыч совсем, а некто Леонов Егор Петрович, посланный к нам сюда из далёкого и неведомого Будущего. Более того, он, Алькашар, должен был тебя вернуть обратно, в двадцать первый век, да ты не согласился и отправил его бедного в далёкий северный острог…. Иноземные доктора осмотрели тщательно басурмана, ознакомились с выдержками из его показаний. Все, как один, твёрдо заверили, что данный человек, безусловно, юродивый…. Что делать дальше? Тебя вызвать в Москву и тоже вздёрнуть на дыбу? Так — что предъявлять?
— Так у вас же ещё и Брюс был, — криво усмехнувшись, напомнил Егор.
— Брюс, Брюс! — пророкотал князькесарь. — Толкуто…. Не велено его было пытать. Вот он и молчал. Очень плохо было Якову в темнице — без его заумных книг, всяких хитрых штуковин и приборов, но крепился и молчал, сукин кот…. И вот тогдато я и догадался обо всём! — Ромодановский сделал многозначительную паузу. — Он многое помнил о тебе, охранитель, но и ты, наверное, знал про него чтото тайное и гадкое! За жизнь свою цеплялся Яшка, не хотел помирать. Понимал, что если он всё расскажет про тебя, то и ты не будешь молчать. А за ним, похоже, был великий грех, за который есть только одна достойная плата — плаха. Это — в лучшем случае…. Что, я не прав?
— Прав! — покорно согласился Егор. — Но, давай, Фёдор Юрьевич, всё же, перейдём к моей скромной персоне. Чего о покойниках рассуждать?
— Это верно, про покойников! — скупо улыбнувшись, поддержал Ромодановский. — Имто, точно, уже ничем не помочь. Короче, я так рассудил. Если Брюс узнает, что ты безвозвратно и окончательно умер, то, наверняка, станет гораздо сговорчивей.…Объявили Якову, так, между делом, что ты, Данилыч погиб. При штурме шведского Нотебурга. Мысли мои были просты и бесхитростны: нет тебя больше, следовательно, и Брюсу нечего опасаться — вскрытия ответной тайны…. Чего заулыбалсято, бродяга? Одобряешь? Правильно, что одобряешь…. Брюс, надо ему отдать должное, сперва не поверил. Но мы на восточном подмосковном кладбище выстроили твою могилку, Данилыч. Ты уж — извини! Настоящую могилку, славную, с памятной табличкой и мраморным памятником. А ещё молоденькую дворянку нашли, которая похожа на твою жену, прекрасную Александру Ивановну. Ростом, стройностью, фигурой, волосами пышными да серебристыми…. Яковто к этому времени слухом сделался слаб, да и зрение его единственного глаза ухудшилось. Всё и прокатило — как по маслу. Встретился Брюс — около твоей, Данилыч, могилы — с твоей же безутешной «вдовой», ну, и поверил…. А после этого и рассказал про всё, что знал, более ничего уже не опасаясь. Главным образом про фосфорные спички и про подлого французского доктора. Сразу же взяли и достославного господина Карла Жабо, вздёрнули на дыбу…. Сознался он во всём, конечно же. Как ты подговорил его, ещё в 1695 году, государя коварно обмануть. Когда об этом доложили Петру Алексеевичу…. Тебе про это лучше не знать, охранитель! Даже я лишился любимого переднего зуба. Да, и поделом: не досмотрел в своё время…. Очень уж государь убивался и сожалел. Не, это я не про тебя, Данилыч, а про русских баб и девок, которые — по твоей гадкой милости — прошли мимо государевой постели…. В горячке Пётр Алексеевич повелел: отрубить всем подлым ворогам головы. Это я про Брюса, [6] Карла Жабо и араба Алькашара. Отрубили, понятное дело, чего уж там…. Теперь по твоей мерзкой персоне. Сперва и тебя государь хотел казнить: четвертовать, предварительно оскопив, ободрав кожу и выколов глаза. А жену твою, прекрасную княгиню Александру, отдать на солдатскую жаркую потеху…. А потом, вдруг, царь передумал. Может, просто пожалел тебя, а, может, и не просто…. Короче. Вот тебе, господин бывший генералгубернатор, письмо от государя, — протянул обычный тёмнокоричневый конверт. — Прочти. Только торопись, охранитель. Время пошло. Тебе уже отплывать скоро. Ничего сейчас не спрашивай, в Указе, который я вскоре оглашу, всё будет сказано.
6
— На самом деле (в первоначальном мире) Яков Брюс дожил до глубокой старости и умер естественной смертью.
«Не ждал я от тебя, Алексашка, такого гадкого обмана!», — писал царь. — «От всех ждал, но чтобы от тебя…. Мерзавец ты законченный! Пожалел для законного государя — жены своей…. Тьфу! Что, убыло бы от неё? А скольких утех сладостных я был лишён по твоей подлой милости? Никогда не прощу! Никогда! Злыдень ты первейший…. Да, ещё, по поводу золотишка. Хахаха! Если этот Алькашар не соврал, и ты послан к нам из Будущего, то для тебя это — дела пустяшные…».
«Вот они — Властители! Нельзя им верить!», — от души возмутился памятливый внутренний голос. — «Сколько раз тебе, братец, Пётр клялся — в своей братской дружбе? Мол: — «Я твой, Алексашка, вечный должник, век не забуду…». И перед Санькой нашей неоднократно рассыпался в благодарности жаркой и бесконечной. А теперь вот — получите и распишитесь…. Да, коротка ты, память царская! Хорошо ещё, что казнить не надумал. С него сталось бы…».