Аляска золотая
Шрифт:
Егор осторожно выглянул изза вертикального ребра скалы: до задней стены хижины было порядка сорока метров. От домика до беззаботно празднующей толпы дикарей вёл слабо понижающийся («Градусов пятьдесять — по отношению к горизонтальной плоскости», — тут же на глазок определил зоркий внутренний голос), пологий склон.
— Что будем делать, Александр Данилович? — шёпотом спросил Ухов.
— Хватаем бочки и переселяемся к задней стене хибары. Потом подсадишь меня, я залезу на соломенную крышу и проникну внутрь. Ты будешь находиться здесь, и изза угла внимательно наблюдать за маори. Если от помоста,
— А куда направлять бочкито? — поделовому уточнил УховБезухов.
— Первую направляй прямо на помост! Молодожёны? А пошли все они — в одно нехорошее мест! Меньше народится новых людоедов. А вторую — в самый длинный склад…
Егор тронул Ухова за плечо и молча показал пальцем на соломенную крышу туземного домика. Ванька понятливо кивнул головой и, чуть присев, сложил ладони рук в специальный замок, готовясь принять в него командирский сапог.
Ещё через дветри секунды Егор был на соломенной кровле, бесшумно прополз к самому её центру. Сжимая в одной руке рукоять ножа, он другой рукой осторожно раздвинул в стороны толстые пучки соломы и заглянул вниз.
В просторной комнате, по углам которой располагались полутораметровые деревянные фигурки идоловтотемов, горел, немного коптя, большой смоляной факел. В его тусклом свете были хорошо видны все присутствующие: Гертруда и Томас Лаудрупы, Фрол Иванов, перевязанный какимито окровавленными тряпками, и единственный туземный сторож — личность приметная.
Маори, неподвижно застывший у входной двери со скрещёнными на груди руками, был облачён в светлозелёный плащ без рукавов. Выражение лица охранника отличалось какойто мрачной, откровенно нездоровой свирепостью. А, может, всему виной были татуировки, густо покрывающие физиономию туземца: от его рта — в разные стороны, по всему лицу — шли спиралью две чёрные толстые линии, пересекаясь между собой на лбу этого красавчика.
Угрюмый туземец, видимо, чтото почувствовав, резко задрал голову вверх. Егор своим взглядом на десятые доли секунды встретился с яркожёлтыми, хищными глазами маори и тут же метнул нож. Сталь клинка послушно пробила грудную клетку дикаря, и он, противно скрипя зубами, медленно сполз по дверному косяку на пол хижины.
Несмотря на произошедшее, никто из узников не издал ни единого звука, что было странным и неправильным. Егор, расширив отверстие в соломенной кровле, спрыгнул вниз.
Израненный Фрол Иванов пребывал в бессознательном состоянии, а вот Гертруда и Томас…. С ними явно было чтото ни так. Томас неподвижно лежал у стены, его глаза были крепко зажмурены, а подбородок мелкомелко подрагивал. Герда сидела на корточках рядом с сыном, безвольно опустив руки, и неподвижно глядела перед собой.
«Одежда на Гертруде цела и невредима!», — с облегчением подметил внутренний голос. — «Следовательно, эти сукины дети её не насиловали…».
Егор тихонько прикоснулся к тонкой руке женщины и негромко спросил:
— Герда, что с тобой?
— А, Данилыч, — чуть повернув голову, равнодушно протянула датчанка. — Пришёл…. Спасибо, конечно…. Убей нас всех и уходи…
— Почему,
— Мой Людвиг погиб. У Томаса от пережитого отнялись ноги и язык…. А я? Что я — без Людвига? Как я — без Людвига?! Как??? Отвечай!!!
Гася вспышку женской истерики, Егор отвесил Гертруде парочку полновесных пощечин и громко объявил:
— Жив твой драгоценный Людвиг, жив! Понимаешь меня, дурочка датская? Понимаешь — меня?! Жив!!!
— Ты меня не обманываешь? А, Данилыч? Не обманываешь? — женщина смотрела на Егора с такой безумной надеждой, что на его глазах сами собой невольно навернулись непрошенные слезинки.
«А что было бы с нашей Александрой Ивановной, если бы Наомисан удалось вернуть тебя, братец, в Будущее?», — взволнованно спросил растроганный внутренний голос. — «Санька же, наверняка, сразу бы распознала подмену. Зарезала бы она этого очередного потомка Меньшикова Александра Даниловича, в гости не ходи…».
— Не обманываю я тебя, Герда! — заверил Егор. — Подобрали мы твоего мужа в камнях берегового рифа. Пять ран у него, но все не смертельные. Моя Александра говорит, что Людвиг будет жить. Непременно будет!
Гертруда изменилась в считанные секунды: вскочила на ноги и, нетерпеливо сверкая внезапно ожившими глазами, забросала Егора целым ворохом вопросов:
— Где мы сейчас? Куда идти? Где Санька и Людвиг? Кто понесёт Томаса? Надо будет подниматься на скалу, используя канат? Ерунда, поднимемся…
— Папка жив? — неожиданно подал голос парнишка. — Как хорошото! Я снова заговорил? Может, и ноги ожили? — он, опираясь на руку Егора, с трудом поднялся на ноги, сделал первый неуверенный шажок, за ним — следующий…
— Какой же ты у меня молодец! — похвалила сына Герда. — В отца пошёл!
Неожиданно она помрачнела и спросила:
— Александр Данилович, а как же быть с Фролом? Раны у него серьёзные, нельзя его поднимать на скалу, помрёт…. Оставить на съедение этим кровожадным дикарям? Или убить парня самим, избавляя от страданий? Что будем делать?
— Я позабочусь о подполковнике! — пообещал Егор. — Всё, на праздные разговоры у нас больше нет времени. Давай, я помогу тебе выбраться на крышу…
Ещё через тричетыре минуты они стояли на каменистой земле за задней стеной хижинытабу.
— Ой, и дядя Ваня здесь! — удивился Томас. — Здравствуйте, дядя Ваня!
— Привет! — коротко ответил Ухов, беря в руки бочонок с порохом, обеспокоено доложил Егору: — Трое людоедов направляются в нашу сторону. Как договаривались, поджигаю шнур и…
— Подожди! — велел Егор. — Всего трое, говоришь? Тогда меняем диспозицию. Ты — с бочонками — идёшь к тому углу халупы, а я — к противоположному. Дальше всё просто: как только я метну гранату, так ты и катнёшь вниз по склону обе бочки. Всё, действуем! Прицеливайся хорошенько, не торопясь…
Егор выглянул изза своего угла. До приближающейся троицы дикарей было метров сто пятьдесят, так что оставалась ещё целая куча времени, чтобы понаблюдать за незваными визитёрами.
По центру, чуть впереди остальных, выступал кривоногий, кряжистый и совершенно лысый старикашка, в уши, нос и щеки которого было вставлено дватри десятка длинных деревянных и костяных палочек. Вся грудь дедушки была густо вымазана свежей (человеческой?!) кровью.