Алые Евангелия

Баркер Клайв

— Вы что, спятили? — закричал Непоглощаемый.

— Вполне вероятно, — ответил жрец Ада. — Они лицезрят свои отражения, не прикрытые лживыми прикрасами. Бремя истины слишком велико, Ваша светлость. С удовольствием представляю вам свою армию. И это последнее, когда-либо виденное вами.

Затем жрец издал боевой клич, эхом отразившийся от стен собора, повторяясь в ушах каждого присутствующего. Он поднял руки и ринулся на Непобедимого, призывая меч в правую руку. В мгновение ока жрец отсек руку Бессовестного чуть выше локтя и пронзил ее мечом для пущей верности. Это было первое ранение, полученное Непоглощаемым на протяжении

многих веков. Шок от травмы вызвал у него непроизвольное извержение языками пламени, а затем он начал бормотать глоссолалию.

В течение нескольких этих мгновений демонстрируя всю степень своей слабости, Непоглощаемый оказался абсолютно беззащитен пред атакой своих бывших сподвижников. И они воспользовались этой возможностью, спеша и паникуя не успеть, стремясь как можно скорее покончить с ним. К тому времени, как Неприкаянный повернулся лицом к своим предателям, в его спине было уже четыре клинка, и вдвое больше ран — самая тяжелая из них, пришедшаяся на затылок, была результатом удара, явно предназначавшегося для его обезглавливания, и, возможно, так бы и случилось, если бы он не успел перехватить клинок оставшейся рукой, когда тот вонзился в его пылающую плоть, и мгновенно расплавить его.

— Убивцы! — прорычал он, и пламя, бившее из его отрубленной руки, приняло форму исполинской косы. По мощи она ничем не уступала своему железному аналогу. Она лишила ног семерых его врагов и рассекла надвое восьмого на уровне талии.

Пока Непоглощаемый своей косой забивал и крошил на куски лишившихся ног, один из переживших таки эту бойню, подкрался к нему сзади и одним ловким ударом отсек руку с косой у плеча. Непоглощаемый резко крутанулся, желая встретиться лицом к лицу с этим членовредителем, а встретил очередную сотню живых убийц, остервенело набросившихся на него: они резали, рубили, потрошили, пронзали; их атаки были столь стремительны, что смертоносные пламёна, порождаемые жизненной силой Непоглощаемого, — пламёна, способные в мгновение ока испепелить его убийц, — так и не разгорелись.

Дальше последовало лишь безжалостное, равнодушное расчленение: тело упало на колени, тело оперлось на единственную уцелевшую руку, потом на локоть, потом завалилось на бок, едва различимы горящие ноги, напоминающие топочные отходы, и два куска руки, также горящие, и вот уже от всего этого поднимается удушливый черный дым, пахнувший на Гарри, когда дым достиг его, горящей кучей мусора.

— И так все кончено, — вымолвил жрец Ада. — Многие годы мне являлось видение, что подготовившись всеми известными мне способами, я армию поведу из этой преисподней, где страдали мы за грехи Падшего.

Он постучал себя по лбу. — Здесь все великие труды, некогда принадлежавшие волшебникам Наземного мира. Они не расставались с ними без борьбы. Многие ожесточенно сопротивлялись мне. Я был терпелив. Я знал, что этот день наступит в назначенный срок, и моим долгом было прийти к вам в этот день, обладая всей мощью, которой когда-либо владели наши супротивники. Со знанием, доступным мне, я мог бы погубить мир десять тысяч раз и воскресить его десять тысяч раз сызнова, ни единожды не повторившись. Теперь мы на перепутье. Я готов разделить эту магию с теми, кто последует за мной. Кто примкнет ко мне, чтобы повели мы агнцев на заклание?

Реакция толпы была схожа с ревом некоего огромного животного, подающего голос после пробуждения. После того, как армия издала свой первобытный клич, через дыру в полу собора из растрескавшейся внизу земли поднялась теневая пелена. Она поднялась в воздух позади жреца

Ада, некоторые ее части поднимались быстрее других, осыпаясь при этом почерневшей пылью.

Это зрелище не осталось незамеченным демонами, находящимися в соборе. Сначала они предположили, что это очередное колдовство их нового, восхитительного лидера. Но уверенные крики, порожденные таким допущением, вскоре уступили место суеверному ропоту, когда теневой занавес продолжил подниматься, а рассыпаемая им пыль распространяла весть, гася каждое пламя, играющее над каждым факелом, и дым их затухания преумножал количество теней, сгущавшихся в воздухе.

— Что это за немощное волшебство? — воскликнул жрец Ада.

Тени обступили собор. Они поднимались до самого потолка, распространяясь до самых стен, пока не осталось ничего, что могло бы осветить внутренности собора за исключением последних угольков умирающего огня.

А потом и они исчезли, и собор полностью погрузился в непроглядную темноту. Демоны начали выражать свою обеспокоенность.

— Владыка, поговорите с нами! — взывал один из них.

И другой: — Это испытание нашей веры?

— Я верую, Владыка.

Тысячи прошептали: — Да!

— Мы все веруем.

— Изгоните тьму, Владыка. Она ослепляет нас!

Крики толпы внезапно прекратились, когда в темноте за платформой сверкнула молния, а вместе с ней раздался голос, величественный и звучный.

— Кто осквернил святилище Мое? — спросил голос, и завеса тьмы поднялась.

8

Освещенная фигура обнаженного Люцифера зависла в воздухе. Зрелище было необычайное. Гарри с удивлением увидел, что теперь, когда Король Ада больше не сидел согбенным и сломленным, он, стоя в полный рост, возвышался на восемь с лишним футов.

Анатомия Люцифера была человеческой, но в его пропорциях были едва различимые отличия, придававшие ему исключительный, присущий только ему, облик. Конечности его длинны, как и шея с носом, на редкость широкий лоб, нетронутый ни единой морщиной сомнений. Его гениталии были необычайного размера, глаза — необычайного голубого цвета, кожа — необычайно бледной. Его волосы были столь коротко острижены, что их почти не было видно, однако казалось, будто они люминесцируют, как и легкая поросль на лице и шее, а также волосы, разросшиеся на груди и животе и особенно пышно в паху.

Ни единая душа не осмелилась заговорить. На этот раз, представлялось, что даже пламя, пылающее в соборе, замерло в молчаливом ожидании, пока Люцифер произнесет свои следующие слова. Когда это наконец произошло, из его горла вырвался свет и осветил облачко тумана, переносившего его слова.

— Я был наилюбимейшим Господа Бога Иеговы, — произнося это, он развел руки в стороны, являя себя собравшимся. — Но я был низвергнут и лишен любящего присутствия моего отца, потому что я был слишком горд и слишком амбициозен. Его отсутствие стало моим наказанием, наказанием на столько суровым, что моя душа не могла вынести его. Хотя я пытался, но горе было слишком велико. Я хотел положить конец жизни, данную мне моим Создателем. Я хотел навсегда избавиться от бытия и знания, являвшиеся частью страдания. И я умер для этой жизни. Я освободился. Упокоен с миром от своей собственной руки в гробнице под собором, который я построил на краю Ада… Его голос смягчился, когда он заговорил о своей свободе, постепенно стихая до едва слышимого шепота. А затем, тишину разорвал рев ярости: