Алые паруса. Финал феерии
Шрифт:
Памяти Александра Грина –
последнего романтика наших времен
«И кости жрецов сжег на жертвенниках их,
и очистил Иудею и Иерусалим.»
(2 Пар. 34:5)
XVIII
Расплата
Был
Час, когда ночь уже потеряла силу, но день еще не набрал ее в достаточной мере.
И было непонятно, кто из них победит.
А если победит, то какой ценой.
Мимо серой мышью проскользнула тень крейсера – судя по обводам, английского.
Показалась непонятно откуда, помаячила недолго за пределами прямого залпа, и снова скрылась неизвестно где.
Но на него не обратили внимания.
Они находились в непонятных, практически нейтральных водах, да и война еще не была официально объявлена.
Тянулось странное время: никто ничего не понимал, но все понимали, что что-то не так и скоро станет не лучше, хоть и яснее.
Тяжелый немецкий крейсер слегка покачивался на чуть заметной волне.
Хайссенбруннер, командир грозного корабля, посмотрел в задраенный иллюминатор и пробормотал:
– Ассоль, мать твою… Это надо же было так назвать девочку…
Он отложил книжку на столик.
– Назвали бы еще Буссолью или Кранбалкой…
Зачитанная донельзя, она была готова развалиться.
Но на переплете куда-то шел корабль под алыми парусами.
Ничтожная посудина, срубленная топором – ее можно было разнести в щепки даже не башенным залпом, а одним выстрелом из главного калибра.
Но тем не менее деревянная лохань летела по волнам и алые паруса ее полнились ветром.
И были упругими, словно груди женщины, спешащей к любимому мужчине.
– Donnerwetter… – сказал Хайссенбруннер и опустил голову.
Крейсер качался на волне так, словно хотел возразить, но не находил слов.
Хайссенбруннер вздохнул.
С трудом оторвал тяжелый подбородок от упавших на стол локтей и крикнул:
– Ренк! Kom bitte hier!
По уставу командир мог просто взреветь: Ренк!!!!
Но он позвал его вежливо и по-человечески.
Дверь командирской каюты отворилась.
Пригнувшись, чтоб не снести голову, комингс переступил двухметровый Ренк, его личный адъютант.
– Слушаю вас, герр корветтен-капитан!
– Ренк!..
Хайссенбруннер опустил набухшие после бессонной ночи веки, словно не сразу соображал, что хотел приказать.
–…Ренк…
Адъютант слушал, привычно вытянувшись в струнку.
– Ренк… – наконец пробормотал корветтен-капитан. – Вызовите ко мне боцмана.
– Слушаюсь, герр корветтен-капитан!
Кажется, стук сведенных каблуков еще звучал на пороге, но адъютанта тут уже не было.
Взамен него гулкое корабельное эхо прыгало по внутренностям крейсера, отдавалось от низких подволоков.
– Боцмана к капитану!
– Краузе к командиру!
– Немедленно!
– Боцмана Краузе!
– Герр Краузе!
– К командиру…
– Командиру…
– Герр Хайссенбруннеру!
– Сей же час!..
– Моментально!
Хайссенбруннер сидел, не меняя позы.
У него болела голова.
И еще больше болело легкое, неудачно простреленное еще в Мировую войну под Биксшоте.
Когда их, военных моряков, по причине отсутствия топлива и боеприпасов, сняли с кораблей и бросили отражать атаку сытой, мордастой английской… и еще более мордастой американской пехоты.
Хотя как могло легкое быть простреленным удачно?
Удачно простреленной могла оказаться рука, у которой оторвало несколько нужных пальцев, после чего ждала лекарская комиссия и списание из флота, возврат в тыл к жене на пухлые перины.
И то если была жена…
Корветтен-капитан тяжело откашлялся.
Задержал во рту мокроту, сплюнул в плоскую чашку Петри – точно так, как велел корабельный доктор Линге.
Мутная жидкость в плоской стеклянной посудине была лишь чуть-чуть розовой.
Это радовало.
Крови могло быть больше.
Иногда мокрота напоминала те самые алые паруса.
О том, что крови могло быть меньше или не быть вообще, думать не приходилось.
Времена прошли и изменились, оставалось приспосабливаться и привыкать.
Хайссенбруннер плеснул в чашку затхлой воды из графина.
Поболтал в разные стороны и выплеснул содержимое в иллюминатор.
Отдраив его только сейчас, он наконец услышал плеск волны о борт крейсера и, как всегда тревожные, крики морских чаек.
Оттуда дохнуло сыростью, сразу закололо и заломило в груди.
С таким ранением стоило сидеть на суше, а не болтаться среди воды.
Топот смолк, но Краузе не появлялся.
Видимо, он был чем-то занят где-то далеко.
Скорее всего, взяв на помощь пару матросов, вооружившись фонарем и своим огромным «Маузером» калибра 9 мм, с которым не расставался ни при каких условиях, и, отстреливал крыс в глубине бесполезных для крейсера трюмов.
Для такой работы никого лучше Краузе не находилось.
Толстый и неуклюжий на первый взгляд, боцман отличался проворностью медведя.
Кроме того, он был лучшим стрелком во всей команде крейсера.
Еще в прежние времена, когда они месяцами стояли в гавани, Краузе не раз брал призы на соревнованиях по стрельбе.
Они проводились по инициативе командования, чтоб хоть как-то отвлечь пухнущих в безделье моряков от привычного пьянства и разврата.
В те времена служить на флоте было весело.