Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
— Да, он неплохой парень! — убежденно сказал Ковалев. — Вчера я колол дрова, он сам предложил помочь, а увидел, что наш капитан приближается, в сторону отошел. Только капитан скрылся, он опять отнял у меня топор. Значит, не для похвалы начальства мне помогал, а от души.
Они постояли у ворот дома Богачевых. Володе трудно было выпустить из своей руки маленькую теплую руку Галинки, он мог бы так стоять бесконечно долго.
— Спокойной ночи, — наконец оказала Галинка, зная, что Ковалеву пора уходить, и пожала его руку.
— Спокойной ночи!
Ковалев возвратился в училище, когда в спальне все уже разбирали постели.
Гербов, дружелюбно глядя на Пашкова, хвалил:
— Хорошо поручение выполнил!
Появление генерала Пашкова в училище вызвало у ребят большой интерес.
Широкоплечий, высокий, с пронизывающим взглядом, он шел по двору легкой походкой, свободно неся свое большое тело. Пожалуй, только нежная кожа лица, совсем не соответствующая общему впечатлению мужественности да тени под глазами напоминали о том, что это отец Геннадия.
Когда генерал снял шинель и стал подниматься по лестнице в кабинет начальника училища, ребята мгновенно отметили на кителе приезжего четыре ряда боевых наград. Некоторые награды они не могли даже определить.
— Польский? — с сомнением прошептал Авилкин.
— Нет, болгарский, — веско сказал Кошелев.
Самое сильное впечатление на Сеньку, — он теперь бредил артиллерией, особенно дальнобойной, — произвела фуражка генерала. Настанет время, и он, Самсонов, будет носить такую.
Когда же генерал снял фуражку и открылся гладко выбритый, загорелый череп, Сенька твердо-натвердо решил: «Стану артиллеристом — тоже буду голову брить! Да что ждать, побрею ее теперь — только бы согласился парикмахер дядя Вася».
Генерал прилетел в училище неожиданно для самого себя. Вспомнил о письмах сына и Боканова, перечитал их и, привыкнув действовать решительно, за десять минут собрался, а еще через двадцать сидел в самолете, поручив свои дела заместителю. В пути генерал Пашков сердито думал о Боканове, о воспитателях: «Безобразие! Не могут сами справиться. Беспомощность!»
Генерала Полуэктова он не застал и прошел в кабинет начальника политотдела. После долгого разговора с Зориным (никто не знал, о чем они говорили) отец Геннадия вышел из кабинета расстроенным. Такое лицо бывает у человека, внезапно понявшего, что он заблуждался в том, в чем до сих пор считал себя непогрешимо правым.
Он зашел в учительскую. Офицеры быстро встали навытяжку. Генерал жестом попросил сесть, просто сказал:
— Родитель… Степан Тимофеевич Пашков! — и пожал каждому руку.
Боканов представился как воспитатель Геннадия. Пашков попросил Сергея Павловича уделить ему полчаса. Они уединились в пустующей музыкальной комнате. Отец спросил с тревогой:
— Неужели непоправимо?
Боканов подробно рассказал обо всем, что произошло у Геннадия за последние месяцы. В приезде отца, собственно, уже не было необходимости.
— Геннадий сам сделал должные выводы и, по-моему, идет сейчас в коллектив, а не от него.
Генерал с облегчением провел ладонью по блестящему черепу, точно таким жестом, как это делал Геннадий, приглаживая свои волосы, и полез в карман кителя. Доверительно протягивая письмо сына, он сказал Боканову:
— Два месяца назад прислал, просил: «Переведи в другое училище».
— И что вы ему, Степан Тимофеевич, ответили? — спросил Боканов, прочитав письмо.
— Да ответил вроде бы как следует, — словно советуясь, посмотрел Пашков на воспитателя. — Написал ему:
«Сам решай личные дела. Прежде всего с коллективом считайся. Хорошо, что тебя вовремя одернули. Наша партия образумливала людей и постарше тебя, людей заслуженных, когда они начинали зазнаваться».
Генерал остановился, раздумывая, следует ли еще о чем-то сказать, и, видимо решившись, протянул второе письмо:
— А это я позже… Недавно… получил.
Боканов прочитал и это письмо. Едва заметно, удовлетворенно дрогнули его губы: ему не хотелось улыбкой обидеть отца. Геннадий писал: «Это ты сделал меня эгоистом! Летом, когда я приезжал, баловал непомерно, вместо того чтобы направлять мое нравственное развитие».
— Пожалуй, он прав, — задумчиво, с ноткой виновности сказал генерал. — Солдат воспитываю, офицеров воспитываю, а на собственного сына, выходит, времени не хватило… Да, но только тон у него какой дерзкий! Не мог о том же написать вежливей. Ну и взгрею ж я его! — оскорбленно пообещал он, но спохватился и озабоченно спросил: — Что же теперь делать?
— Я думаю, — посоветовал Боканов, — говорить с Геннадием обо всем этом надо немногословно и просто: «Как коммунист, требую от тебя поступить по-комсомольски!» И объяснить, что это значит… Прошу вас: не балуйте его, ну, хотя бы теми сравнительно крупными денежными переводами, что вы присылаете. Вспомните: Михаил Иванович Калинин отвез своих детей учиться в Ленинград и устроил их жить у знакомого рабочего. Михаил Иванович мог бы, конечно, обратиться к горсовету, для него бы все сделали, но он не пошел на это. Калинин договорился со своим знакомым, что будет присылать скромную сумму на столование детей: «Пусть в рабочей среде поварятся».
Сергей Павлович подумал: «Лекцию прочитал. Неудобно как-то получается», но решил сказать еще об одном:
— Геннадий должен закончить училище с медалью, для этого ему сейчас следует работать с огромным напряжением, он же привык все брать с лету.
— Верно, — согласился отец. — Он рано в школу пошел, память великолепная, всегда хвалили… и захвалили.
— Вот-вот! Я прошу вас внушить ему, так сказать, по родительской линии, что настоящих знаний без системы в работе и настойчивости он не получит. Разрешите я сейчас пришлю его? — поднялся Боканов.