Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Веденкин вначале опешил от этого наступления, но потом стал оправдываться:
— Исключительный случай… В дальнейшем задания будут гораздо меньше. Но согласитесь, что историю они должны знать как следует, что этот предмет…
— …важен. Но важна и математика! — докончил Гаршев.
Веденкин понимающе взглянул на математика и расхохотался. Гостеприимно раскрыв портсигар, он протянул его офицерам. Боканов хотел было взять папиросу, но, вспомнив данный зарок, с сожалением отвел руку:
— Не курю… Бросил!
На минуту заглянул капитан Беседа: он дежурил по училищу и не успел днем узнать, как прошли уроки в его отделении.
— Что у меня? — поздоровавшись со всеми, быстро подошел Алексей Николаевич к Веденкину.
— Неплохо, — успокоил майор, — двоек нет.
— А тройки?
— Из шести опрошенных только две троечки…
— Это же очень плохо! — огорчился капитан Беседа.
Они решили встретиться завтра, чтобы поговорить обо всем.
Алексей Николаевич заметил в углу дивана молчаливого, чем-то расстроенного капитана Васнецова — преподавателя литературы. Несколько дней тому назад Беседа попросил его:
— Если это не нарушит ваших планов, дайте, пожалуйста, моим сынкам для сочинения тему: «Какую роль играет чистота и аккуратность в коллективном труде».
Теперь, пожимая руку капитана Васнецова, Алексей Николаевич поинтересовался:
— Писали?
Васнецов молча достал из портфеля тетрадь Самсонова.
— «На корабле почему такая четкость? — начал быстро читать капитан Беседа. — Там чистота, порядок! И на производстве чистота: разве же в грязи хорошие детали сделаешь? Да что далеко за примерами ходить: у нас, если суворовец неряха — измазан, неумыт, тетрадь у него не в порядке, ботинки пыльные, — на него просто смотреть противно. Я сам такой раньше был — знаю!»
Довольный капитан Беседа расхохотался. Он смеялся заразительно, так, что даже слезы выступили на глазах. Глядя на него, заулыбались и остальные, хотя не знали, в чем дело.
— Здорово это мы с вами придумали! — сказал он капитану Васнецову. — Я завтра постараюсь вас увидеть, остальные работы прочту — это для меня клад!
Васнецов сумрачно кивнул головой. Он никак не мог отделаться от неприятного чувства виновности: на его уроке был полковник Белов и после справедливо укорял: «Вы упустили возможность рассказать о борьбе Ломоносова с иностранным засильем в академии». Учитель не мог простить себе этого промаха.
Капитан Беседа распрощался со всеми и ушел, но, видно, ему очень хотелось еще побыть в учительской.
После его ухода заспорили об оценках.
— Не люблю озираться на баллы вчерашнего дня, — с обычной для него горячностью заявил Веденкин. — Что заработал, то и получай! Я вам больше скажу: если у меня возникает на то моральное право, хотя бы малейшее, я с удовольствием, понимаете, с удовольствием, ставлю пятерку слабому и двойку отличнику.
— Разве можно поставить пятерку Савве Братушкину по случайно удачному ответу, если я наверное знаю, что его потолок четыре? — возразил пожилой, сухощавый географ.
— Вредная предельщина! — воскликнул Веденкин возбужденно. — Вы обрекаете Савву на четверку. Предопределили, и он сам начинает думать, что на большее неспособен! — И продолжал, уже более спокойно: — Есть сторонники опроса редкого, но, как они говорят, фундаментального, — одного ученика по двадцать-тридцать минут спрашивают. Я противник этого. Спрашивать надо понемногу, но чаще, и все время прощупывать, восемь — десять раз за четверть тормошить. Тогда никто никогда не гарантирован, что его снова не вызовут. Иной раз, — Веденкин хитро сузил глаза, — надо устроить «проверку честности», четыре-пять раз подряд одного и того же вызывать. Или делать «сюрпризы последнего дня четверти». Парень уже успокоился: «Пятерка обеспечена, можно урок не учить!», — а я его: «Пожалуйте ко мне!» Вы скажете: «Ловите, вредничаете», а я отвечу: «Приучаю к систематической работе».
Яростный спор закончился победой историка, но Виктор Николаевич не успокоился и нашел новое поле боя:
— Вы согласитесь, что в педагогике более даже, чем в медицине, важна профилактика? Очень многого можно предусмотрительно избежать, предупредить конфликт в самом его зародыше. Верно? Вот свеженький пример. Отделению в полдень сделали прививку против сыпного тифа. К вечеру многие ребята прихворнули — поднялась температура, клонило ко сну, они не готовили уроков и рано легли спать. Наутро преподаватели и я, грешный, никем не предупрежденные, принялись спрашивать ребят. Посыпались единицы и двойки. Дети, видя явную несправедливость, стали нервничать, и этот день внес много нездорового в отношения учителей и учащихся. А всего этого легко было избежать, если бы воспитатель заранее уведомил преподавателей о последствиях вчерашних уколов.
У дальней стены учительской, на диване, офицеры-воспитатели ведут свои разговоры, особенные, военно-педагогические, таких не услышишь нигде, кроме военного учебного заведения.
— Сколько у тебя суворовцев поражено двойками? — спрашивает один.
— Получается какая-то странная вилка между успеваемостью в четверти и успеваемостью по результатам последнего диктанта, — тревожно отвечает другой.
— Я с ним вожусь, вожусь, а должной отдачи нет, — сетует третий, — приходится все время держать его на боевом взводе.
— Голову наотрез даю, — слышится голос Веденкина, — он успел подсесть к воспитателям, — что у нас в училище есть еще коренные и пристяжные! Коренные честно тащат педагогический возок, пристяжные только делают вид, что тащат, а сами на ходу травку пощипывают.
На пороге учительской появляется полковник Зорин. Все встают. Офицеры довольны: они питают особую симпатию к этому высокому, смуглолицему человеку. В последние месяцы он тяжело болел: сказывались ранения, но он крепился, неизменно был на вечерних поверках, в ротах. Только иногда невольная судорога лица выдавала боль, и он торопливо уходил.