Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Майор встал, положил в полевую сумку тетради. Посмотрел на ручные часы: было около девяти часов вечера.
— Пора и честь знать! — Он надел шинель. — Надо посоветовать сержанту Ковалеву: Садовский Садовским, а отделение из поля зрения все же не упускать. — Он вспомнил разговор с генералом Агашевым: «Командирству надо учить». — Да, конечно, надо.
Демин выглянул в коридор, приказал дневальному:
— Пришлите ко мне курсанта Садовского!
Олега разыскали в читальном зале. Доложив о приходе, он вытянулся со скучающим видом. Демин нахмурился:
— Ваши опасения излишни. Я вызвал вас не для очередного внушения. Их было достаточно. Мне хочется просто, по-человечески, предупредить вас о большой опасности: вы накануне отчисления из училища.
Лицо Садовского стало растерянным.
— Скажу более: глубоко убежден, что слабовольные люди офицерскому корпусу не нужны, и, если вы не найдете в себе силы круто повернуть, я первый буду настаивать на вашем отчислении.
«Резко? — подумал майор, когда Садовский ушел, — может быть… Но зачем подыскивать „обтекаемые“ формы, если должна быть высказана суровая правда?»
Олег шел от Демина, мрачно сдвинув брови. «Куда же я денусь, если это произойдет? В вуз? Но мне страстно хочется стать офицером, только офицером! Ничего иного я не представляю, и разве вина моя, а не беда, этот дурацкий характер? Неужели я действительно безволен и не переборю себя?»
Еще в Суворовском его попытки сделаться лучше проваливались чаще всего потому, что не находили поддержки друзей.
Собственно, их у него тогда и не было. Сам отпугнул, оттолкнул от себя. Позже его «поучали», «прорабатывали», увещевали, и это тоже оказалось не тем, что могло его изменить.
Здесь, в пехотном училище, он ощутил совершенно новую для него атмосферу нетерпимости к проступкам, суровую, но заинтересованную требовательность офицеров. И отношение к нему Ковалева, товарищей, и этот разговор сейчас с Деминым, и фраза Копанева, к которой Олег часто возвращался мыслью: «Много болтаешь о чести, мало делаешь для нее» — все это встряхивало его решительно и беспощадно. Перед ним словно бы все время ставили вопрос: «Неужели ты не понимаешь, что жизнь, эта новая для тебя жизнь, требует и тебя нового? Не сможешь — убирайся вон!»
«Да неужто Копанев, — с горечью думал сейчас Олег, — яснее меня представляет смысл жизни, станет офицером лучшим, чем я?»
«А почему бы и нет? — отвечал ему внутренний голос, — и станет. У него есть сдержанность, исполнительность, развито чувство чести, то, чего нет у тебя».
«Ну, это слишком! Честью я дорожу… Но надо перебороть себя…»
Он чувствовал, что здесь готовы были поддержать его и поддерживали, но с беспощадной ясностью давали понять: «Никто не собирается уговаривать тебя, хороводить вокруг тебя, хочешь быть офицером — избавляйся от того, что мешает им стать, не избавишься — пеняй на себя. Мы же охотно придем тебе на помощь требовательностью. И чем больше мы будем уважать тебя, верить в тебя, тем выше будет эта требовательность».
Около спальни Олега догнал Геннадий Пашков. Он возвращался из города, с именин знакомой девушки, был в превосходном настроении и полон желания делать добро окружающим.
— Как живем, старик? — хлопнул он по плечу Садовского, но, заметив его сумрачное лицо, остановился, переменил тон: — Я тебя, Олег, хорошо понимаю…
Геннадий оглянулся: нет ли свидетелей? Он хотя и симпатизировал Олегу, но в душе считал себя человеком более волевым, сумевшим преодолеть то, что Садовскому не под силу.
— Понимаю, может быть, больше, чем кто-либо другой! И поверь моему личному опыту, все эти наши штучки могут закончиться весьма прискорбно. Надо приучить себя к дисциплине. Иначе нет военного!
— Не больно-то у тебя самого получается!
— Что ж, ты прав, — не обижаясь, снисходительно согласился Геша, — но получится!
— Постарайся, — буркнул Садовский. На душе у него стало еще тяжелее.
ГЛАВА XII
Дежуря по Суворовскому училищу, Боканов перед подъемом пришел во вторую роту.
У тумбочки дневального стоял Авилкин. Лицо его побледнело от бессонницы, а глазки под рыжими ресницами слипались и блестели тускло.
— Товарищ майор! — начал было рапорт Авилкин, но Боканов остановил:
— Не надо, — и посмотрел с веселой пытливостью.
Этот наряд Авилкин нес вне очереди: в прошлое дежурство он налил в бачок сырую воду, потому что она оказалась ближе кипятка, и был разоблачен старшиной.
— Как самочувствие?
— Отлично, товарищ майор! — как только мог бодрее ответил Авилкин и усилием воли постарался шире открыть глаза. По щеке его стекала струйка воды.
«Поливал голову, чтобы не заснуть», — догадался Сергей Павлович. Ему припомнился старый армейский анекдот: на уснувшего во время дневальства солдата надели хомут и разбудили. «Спишь?! — грозно спросил разбудивший его начальник. „Никак нет, — нашелся тот, — хомут чиню!“» В Авилкине, пожалуй, тоже была «бравая хитринка».
— Со Скрипкиным моим обрели общий язык? — полюбопытствовал Боканов. Он не так давно просил Павлика приглядывать за Алешей.
— Обрели-и! — оживляясь, весело воскликнул Авилкин, и сонная одурь вовсе оставила его. — Мы с ним часто бываем вместе.
Сергей Павлович, собственно, знал об этом — капитан Беседа успел сообщить ему: «Мой Рыжик приводил Скрипкина к нам в класс. Потом отправился с ним на лыжах кататься и говорит ему: „Меня Коваль учил. С той горки и пойдем спускаться, только на столб не наткнись и не упади. Я-то никогда не падал“».