Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Он часто вспоминал слова отца: «Если не будешь скромным, настоящим товарищем, ты потерян для меня…» И эти слова снова и снова заставляли его присматриваться к своим поступкам. Возвращаясь к случаю в Москве, Геннадий пришел к заключению, что Сергей Павлович обошелся с ним слишком снисходительно. «Вряд ли это было мне на пользу, — решил он, — когда я стану офицером, такие нарушения прощать не стану».
…Боканов вынул из конверта карточку: «ленинградцы» сфотографировались все вместе. Прошло немногим более двух месяцев, а как они изменились! Возмужали, казалось, даже выросли. Волевым и напряженным был взгляд серых глаз Владимира; огрубело лицо, запеклись губы у Семена; Павлик придал своей физиономии такую серьезность, на какую только был способен; даже Геша стал как-то взрослее, и в чертах его нежного лица, в глазах появилось новое выражение: такое бывает у человека, проделавшего нелегкий путь.
«Надо письмо передать по радио, а потом Атамееву, чтобы поместил в газете отделения», — подумал Боканов.
Федор был редактором стенгазеты и к своим полномочиям относился с сознанием высокой ответственности.
Кто-то осторожно постучал в дверь.
— Войдите! — разрешил Боканов.
На пороге появился Скрипкин. Достаточно было поглядеть на его удрученную физиономию, чтобы понять: у старшего отделения какая-то крупная неприятность.
— Разрешите обратиться? — со вздохом сказал он, отводя глаза.
— Да!
— Генерал у нас в отделении был… А в шкафу для книг… беспорядок…
Скрипкин опять вздохнул:
— Мне выговор.
— Плохо! — нахмурясь, заметил Боканов и встал. — Очень плохо!
Перед началом учебного года под актом приемки класса и его имущества подписался не только Боканов, но и Скрипкин, и все остальные.
— Упущение, — виновато посмотрел Скрипкин, — генерал говорит: «Я к вам еще зайду».
— Ну, вот что, унывать нам не к лицу. Надо порядок наводить.
— Надо! — согласился старший отделения. — Разрешите идти?
— Идите…
ГЛАВА XI
За то время, что Володя и Галинка были в Ленинграде, им удавалось встречаться лишь изредка: то Галинка с учащимися института уезжала на уборку картофеля, то у Владимира шла подготовка к октябрьскому параду. Но они ждали этих, встреч, как праздника.
…Володя поднялся по крутой лестнице студенческого общежития и попросил вахтера — пожилую женщину в бурках и стеганке — вызвать Галину Богачеву из двадцать восьмой комнаты.
— Да вы сами пройдите, — радушно предложила женщина, уже раньше приметившая этого высокого вежливого курсанта.
Разговор услышала пробегавшая мимо подружка Гали — большеглазая Катюша Круглова, и когда Ковалев подходил к двадцать восьмой комнате, за ее дверью поднялся переполох, визг. На пороге появилась Галинка и, прикрыв дверь, давая успокоиться начавшейся там суматохе, радостно протянула Володе руку:
— Здравствуй! Вот хорошо, что пришел!
На Галинке было шерстяное темное платье с небольшими кармашками и белоснежным кружевным воротничком, косы ее спускались на спину, и она выглядела школьницей. Может быть, именно потому, что Галинка была похожа на школьницу, Владимиру вспомнилось, как она дома сажала в ботик мохнатого щенка и он терпеливо выглядывал из своего убежища.
— Девчата, можно? — приоткрыла она дверь в комнату, но там опять поднялся шум:
— Нельзя!
— Минуточку!
— Займи разговором!
— Прибирают лишнее и красоту наводят, — смеясь, пояснила Галинка и вдруг, заметив его новехонькие погоны, воскликнула: — Тов-а-а-рищ сержант, поздравляю!
Наконец их впустили и, так как Володю здесь считали своим человеком, то немедленно начали ему рассказывать студенческие новости.
Говорили громко, все сразу, остря, перебивая друг друга, перескакивая с одной темы на другую.
— Тише, птичник! — прикрикнула на расшумевшихся девушек самая старшая из них — высокая, с правильными чертами лица и спокойными карими глазами под сросшимися бровями — Тамара Громова. Она училась на втором курсе исторического факультета, была отличницей, лучшей лыжницей института и среди студентов пользовалась большим авторитетом.
— Девчата, вы знаете, как по-чешски «любовь»? — неожиданно обратилась к своим подругам Катюша, и при этом глаза ее еще более округлились, а слегка стесанный носик приподнялся.
— Как?
— Откуда ты знаешь?
— Катенька начала изучать чешский язык именно с этого раздела…
— Не знаете? По-чешски «любовь» — «ласка»!
— Да ну?
— Подумать только!
— Красиво!
— Володя, ты теперь обращайся с Галинкой почтительнее — она у нас староста группы!
— Да ну, бросьте! — смутилась Галинка.
— Нет, почему же, земляк должен знать, с кем имеет дело!
Володя и Галинка решили пойти погулять.
Галинка уложила косы, надела пальто, и они вышли на улицу. Было около трех часов дня.
Много успели открыть Галинка и Володя в этом чудесном городе. И чем больше узнавали его, тем дороже и ближе он им становился. Они уже знали дома, где жили Герцен, Грибоедов, им дороги стали и «Аврора» на вечном причале, и липы, высаженные по набережной, и строптивые кони, рвущие удила, на Аничковом мосту, и все то, к чему так привыкли ленинградцы, и что пленяет воображение людей, приезжающих сюда издалека.
Это совместное «открытие города» еще более сближало их. Часами ходили они по старому кладбищу Невской лавры. Добро и мудро глядел на них, словно выйдя из камня, высокий Стасов в длинной подпоясанной рубахе и сапогах. Застыла, отведя назад мраморную руку, тоненькая, печальная Комиссаржевская. Низко склонились плакучие ивы в боткинской беседке.
Город был полон сюрпризов. Затаив дыхание, стояли они перед картинами в Русском музее, неожиданно обнаруживали в Академии художеств «Южный пейзаж» Васнецова и восторгались синевой гор, бирюзой моря, кудрявой зеленью склонов. Или «открывали» в домике Пушкина, на пианино, ноты «Канон» с музыкой Одоевского и Глинки, а на столе подарок Жуковского — его портрет с собственноручной подписью: «Победителю-ученику от побежденного учителя», и не было конца-края радости, гордости, трепетному восторгу.