Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
Каменюка чувствовал необыкновенную легкость и, удивительное дело, непрерывно поднимал руку, так как опасность получить двойку отсутствовала.
День был субботний, банный. После уроков старшина, прежде чем выдать чистое постельное белье, приказал вынести матрацы во двор и хорошенько выколотить их.
Взвалив полосатые скатки на головы, ребята выбегали на задний двор и, звонко перекликаясь, устраивались кто как считал удобней: одни, повесив матрацы на невысокую решетчатую ограду, лупили их палкой, другие, взявшись по двое за концы, трясли матрацы.
Артем, прежде чем вытащить свой матрац во двор, спрятал лежавшую под ним дощечку с надписью, сделанной им самим зеленым карандашом: «Смелого пуля боится».
Кирюша Голиков отошел в сторону, держа в руках палку, похожую на хоккейную клюшку. С силой работая ею, он радовался, что свободно владеет правой рукой.
Из-под клюшки поднималась пыль, и Голиков удивлялся — откуда ее столько набралось. Удивляться, собственно, было нечему: в отсутствие Кирюши койка пустовала, и никому не пришло в голову выколачивать его матрац при общей уборке. Вата в одном углу сбилась, и Голиков начал расправлять ее. Неожиданно он прощупал рукой какой-то небольшой круглый предмет. Голиков засунул руку поглубже и чуть не закричал от изумления. Часы! Его часы… Он стал жадно рассматривать их, завел, и они, как ни в чем не бывало, начали свое чудесное «тик-так». Ах, осел, осел! Как же он мог забыть, что сам положил их в ту ночь под подушку, на матрац. Ну, конечно, в матраце дырка, и часы провалились в нее. Утром ему почему-то показалось, что он уснул с часами на руке, — и поднял крик! Теперь, после первой минуты ошеломляющей радости, стыд взял верх над ней, и Кирюша не сразу решился объявить о находке. Наконец, он крикнул:
— Ребята, я свои часы нашел!
— Где?
— Покажи!
— Идут?
Его окружили товарищи.
Авилкин, поглядывая на часы через плечи стоящих впереди, виновато думал: «Значит, мне тогда показалось…» И он поспешно отошел в сторону, боясь, что кто-нибудь угадает его мысли.
— Да как они попали в матрац? — допытывались у Голикова.
Пришлось объяснять, прикрывая неловкость восторженным рассматриванием вновь обретенного богатства.
Когда Голиков обнаружил часы, Артем не подошел вместе с другими к нему.
«Конечно, это хорошо, что так получилось, — думал Каменюка, с остервенением выколачивая матрац, — но ведь раньше, когда Кирюшка поднял шум, могли подумать и на меня…»
В баню, как всегда, шли строем. Кирюша и Артем в одной шеренге.
Каменюка шагал, сжав кулаки и хмуря брови. Праздничное настроение исчезло.
Они подходили к бане.
— Рота, стой! — скомандовал Беседа. — Вольно! — и приказав подождать его, прошел в ворота.
Артем решил сказать Голикову о том, что мучило его.
— Ты на меня думал? — он повернулся лицом к Кирюше.
— Ну, что ты? — Голиков смутился, сразу догадавшись, что имеет в виду Артем, и протестующе замотал головой.
— Не думал? — повеселев, переспросил Каменюка.
— Никогда! — убежденно ответил Голиков.
— А ну, покажи, какие они, — облегченно вздохнув, попросил Артем.
Кирюша с готовностью протянул ему часы.
— Хочешь, после бани надень, — предложил он и, видя, что Артем колеблется, великодушно добавил: — Да ты хоть сейчас бери… После ужина отдашь. Бери, бери… Когда хочешь, носи! — И они, обнявшись, вышли было из строя.
Но тут же раздался строгий голос Беседы:
— Кто разрешил покидать строй? Старший суворовец Голиков, наведите порядок!
Вечером, незадолго до отбоя, Беседа вызвал к себе Каменюку. Воспитателю было уже известно, что часы найдены. Ему очень хотелось как-то показать Артему, что он жалеет о своих несправедливых подозрениях, но он твердо знал — делать этого нельзя.
— Ну, Тема, как день сегодня прошел? — весело спросил капитан.
— Хорошо! Как дома! — воскликнул Каменюка. И неожиданно сказал, глядя воспитателю прямо в лицо: — Я, товарищ капитан, раньше сомневался, может, вы меня тоже ворюгой считаете… Хотел вас об этом спросить, да побоялся. Если бы вы сказали, что на меня думаете, — он запнулся и продолжал, словно преодолевая препятствие, — я бы из училища убежал… и ни за что не вернулся… хоть бы по кускам меня резали! Если б и вы обо мне так думали…
— Артем! — офицер встал, сдерживая волнение. — Я уже сказал тебе однажды — я тебе верю. Я в тебя верю! — повторил Алексей Николаевич. — Ну, иди, родной, спать…
ГЛАВА XXV
Боканов собрал отделение в саду за стадионом и, усадив на молодую, похожую на зеленый бархатный ковер траву, достал из полевой сумки последний номер «Правды».
— Вчера вышла в Москве, — сказал он, — а сегодня самолетом доставлена к нам. Обратите внимание на цифру под заголовком — «9 872». Это порядковый номер. Когда же вышел самый первый номер?
— Я знаю! — Пашков вскочил с бугорка, на котором сидел.
— Тех, кто «якает», не спрашиваю, — нахмурился Боканов, — достаточно поднять руку. Пожалуйста, Снопков.
— Первый номер вышел пятого мая, а вот в каком году — не помню…
— В тысяча девятьсот двенадцатом.
— Значит, скоро День печати! — опять выскочил Геннадий.
Боканов осуждающе покачал головой, и Пашков сделал вид, будто внимательно разглядывает что-то в траве.
— Вот я и хочу рассказать вам, как родилась большевистская «Правда».
Боканов говорил неторопливо, несколько даже скупо, но эта сдержанность придавала повествованию особую силу.
Когда Боканов закончил, Володя Ковалев спросил:
— Товарищ капитан, ротационные машины — это в типографии?
— Да.
— Вот бы нам пойти как-нибудь в типографию, — очень интересно посмотреть, как печатают.
— Хорошая мысль, — одобрил Боканов, соображая, когда и как можно будет это сделать.
— Только бы нам опять не осрамиться, как во время экскурсии к артиллеристам, — ввернул Пашков.
— То есть? — не понимая, спросил капитан.
— Там Гербов с коня свалился, а здесь может в печатную машину попасть, — сострил Геннадий и с довольным видом откинулся назад, ожидая, что его острота будет подхвачена другими.
Сергей Павлович внимательно посмотрел на Пашкова.
— Вы напрасно, Пашков, так самоуверенно считаете себя лучшим наездником, чем Гербов. Когда вы услышите, почему Семен упал с коня…