Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
— Товарищ гвардии капитан, поздравляем!
— Товарищ гвардии капитан! — Они льнули к нему, окружили теплой стеной, каждый старался быть рядом, притронуться. Боканов едва успевал пожать протянутую ему руку, обнять, прикоснуться к плечу, и от этого чувство близости к детям росло, радость становилась богаче, полней.
Возвратившись домой и наспех позавтракав, Сергей Павлович с женой и сыном пошли в училище.
Командир роты разрешил ему прийти немного позже обычного, с вечера Боканову предстояло заступать на дежурство.
Город в ливне солнца гремел оркестрами.
Когда Боканов с семьей подходил к высоким воротам училища, ворота распахнулись и на улицу колонной вышли суворовцы — все шестьсот человек.
Они шли, ряд за рядом, сверкая белизной гимнастерок, гордо покачивая в такт шагам алыми погонами и околышами фуражек. Казалось, летящее впереди крылатое знамя отбрасывает на колонну алый отблеск. Боканову хотелось обнять их всех одним объятием, вобрать одним взглядом.
Последняя шеренга вышла из ворот. Запевала начал песню:
Мы Сталина дети — Орлиное племя. И песню мы гордо И звонко поем О подвигах ратных, О славных победах И армии нашей Пути боевом.Рядом с Бокановым на тротуаре стояла пожилая женщина в белой, по-деревенски низко надвинутой на лоб косынке. Она провожала ребят материнским взглядом.
— Труд у вас, товарищ командир, радостный, — обратилась она к Боканову и посмотрела так, словно благодарила его.
— Да, да, радостный! — улыбнулся офицер и с гордостью поглядел на идущий впереди взвод. Его неудержимо потянуло к ним. — Не могу, Ниночка, — виновато сказал он жене, — пойду с ними…
В первой шеренге, плечо к плечу, шагали Семен Гербов, Владимир Ковалев, Андрей Сурков и Василий Лыков.
Колонну училища замыкали, стараясь ступать в такт музыке и делая непомерно большие шаги, Илюша Кошелев и Максим Гурыба — будущие офицеры земли советской.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЗРЕЛОСТЬ
«Впереди у нас не только победы, но и борьба. Для этих побед и для этой борьбы воспитываются люди».
ГЛАВА I
Сорок свободных дней! Даже не верилось, что можно спать, сколько угодно, что не надо волноваться о завтрашней контрольной по математике, что утром на столе ждут парное молоко с медом и чудесные теплые пышки, какие умеет печь только мама.
Сорок дней каникул! А потом лагерный сбор и последний год учебы в училище: подготовка к экзаменам на аттестат зрелости, новое положение выпускника. Но все это хотя и наполняло взволнованным ожиданием, сейчас отодвигалось куда-то в сторону.
Володя откинул пахнущую свежим бельем простыню и прислушался. В соседней комнате почти беззвучно ходила мама — наверно, готовила завтрак. В двух шагах от Володи, на другой кровати, зашевелилась простыня, и на ней надломился луч раннего солнца, — пробился сквозь неплотно прикрытые ставни.
— Как изволили почивать, ваша светлость? — почтительным шепотом спросил Володя у Семена, приехавшего к нему погостить.
— Ну и кроваточка — люлька для детей старшего возраста, — сладко потянулся Семен. — А мне наше училище приснилось… Будто полковник Зорин стоит у бассейна и спрашивает: «С трамплина ласточкой умеете?»— Семен поставил крепкие ноги на пол.
— Вот ведь странно: когда в училище были, хотелось вырваться хотя бы на денек, а прошла только неделя, как мы здесь, и уже тянет назад.
Володя, вскочив, стал тормошить друга. Семен очень боялся щекотки.
— Володька, ну Володька, слышишь, брось! — извивался он и, наконец, не выдержав, стал хохотать, умоляя сквозь слезы: — Брось… Ну, прошу… Рассержусь…
Из соседней комнаты послышался голос Антонины Васильевны:
— Проснулись, дети?
«Дети» — коренастый упитанный Семен и высокий мускулистый Володя — оба уже с пробивающимися усиками, оба загорелые, в синих трусах, распахнув окно, делали зарядку.
«Почему это так, — думал Володя, — сейчас, когда мы полностью предоставлены себе, многое из того, что в училище казалось обременительным, стало приятным и даже необходимым?»
До завтрака решили напилить дров. Володя раздобыл у соседей козлы, и они с Семеном за полчаса распилили несколько бревен.
…Антонина Васильевна Ковалева возвратилась из Тбилиси в родной город совсем недавно. Старая квартира оказалась целой, остались и многие вещи — сберегли соседи. Стараясь сохранить прежний вид комнат, Антонина Васильевна даже полочку над умывальником прибила так же, как раньше. Эту полочку хорошо помнил Володя. На нее клали коробку с зубным порошком, губку, щетки. И вечером на стене появлялись силуэты-профили. Каждый вечер разные: то страшный турок в феске, то римский сенатор с классической горбинкой носа, то вдруг отчетливо вырисовывался профиль старухи с отвисшей челюстью.
У Володи с отцом была такая игра — они выдвигали или задвигали одну из щеток на полке, и силуэт на стене шевелил губами, высовывал язык.
Об отце в доме напоминало все, хотя, щадя друг друга, мать и сын редко говорили о нем — к свежей ране больно было притрагиваться. Большая фотография отца стояла на столе в кабинете, здесь же лежала вырезка из газеты, в которой был напечатан Указ о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Десятки дорогих мелочей вызывали картины прошлого, когда жив был отец и когда, казалось, ничто не угрожало счастью семьи.
Позавтракав, Володя и Семен пошли в город. Они надели одинаковые темно-серые, тщательно выглаженные брюки и одинаковые, голубого шелка, рубашки с короткими рукавами — подарок Антонины Васильевны.
Их забавлял этот штатский костюм. Теперь казалось непривычным, даже странным, что они не в форме суворовцев, что если захотят, могут идти по улице обнявшись или засунув руку в карман.
Но когда вышли на главную улицу, сами того не чувствуя, юноши приосанились, распрямили плечи. И красивая выправка, легкий шаг, молодцеватость уже отличали их от других прохожих, заставляли встречных удовлетворенно оглядываться.