Алые погоны (повесть в 3 частях)
Шрифт:
— Ишь, ты, ишь, ты, — чуть слышно бормотал генерал. Начал рассматривать рисунок: мальчишка в форме суворовца ковыляет на костылях, похожих на четверки. Подпись: «Пашков» — и пояснение: «У нас в стране, кто может дать пять, не довольствуется четырьмя». А рядом другой рисунок: Лыков выменивает у малышей на пончики книжки, принадлежащие отделению, и надпись: «Позор! Береги честь смолоду, товарищ Лыков».
После уроков генерал остался в отделении, расспрашивал ребят, как живут, чем интересуются.
Он пробыл в училище около недели, а уезжая, собрал всех офицеров, поделился своими впечатлениями.
— На днях суворовец старшей роты, которого я вызвал на откровенность, сказал мне: «Товарищ генерал, любому человеку давай каждый день и утром, и в обед, и вечером блины с медом, так он неделю, может быть, и будет доволен, а потом взмолится: „Дайте хоть разок перловую кашу!“» И мальчик, пожалуй, прав, товарищи! У вас день предыдущий слишком похож на последующий, а все однообразные формы работы, порой хоть и с медом, — но блины, блины, блины, и на языке вашем именуются казенно-сухо — «меропри-я-ти-я». Все по расписанию, все готовое, только глотай с точностью приема лекарства. Овечья добродетель! Не поймите меня, что я выступаю против строгого распорядка. Отнюдь нет! Но ищите неизбитые формы работы. Часть поступков — старших суворовцев особенно — должна идти не от расписания, а от собственного желания. Пусть воспитатель отделения первой роты реже бывает в классе, пусть его воспитанники занимаются в более поздние часы, чаще сидят в читальном зале… Приготовил уроки — располагай своим временем, как хочешь. Старшие должны иметь больше прав, больше доверия, и тогда к ним можно предъявить повышенные требования! Подумайте над этим, товарищи, — как-то очень просто, не по-инспекторски, сказал генерал.
— И еще одно замечание о вашей работе. Не мне, солдату, учить вас, педагогов, что в развитии личности первостепенную роль должен сыграть физический труд. Не белоручек, не барчуков готовим мы. Наши офицеры — сыны трудового народа, и они должны знать цену труду и хлебу. Пусть это будет работа в столярной мастерской, пилка дров, уборка класса, уход за конем, благоустройство физкультурной площадки или катка, работа в саду, — все это повысит самоуважение суворовцев, облагородит их, привьет любовь к людям труда и даст нам в руки сильное средство педагогического воздействия. У суворовцев должна быть не только золотая голова, но и золотые руки… Вы согласны со мной?
Он обвел глазами офицеров и улыбнулся, поняв по их молчаливому вниманию, что они разделяют его взгляды.
Первое мая…
К десяти часам утра на стадионе, украшенном флагами и высокой аркой в зелени и цветах, выстроились все роты. Весеннее солнце слепит глаза, ярко освещает белоснежные гимнастерки ребят, впервые снявших сегодня черную, зимнюю форму. На груди офицеров сверкают ордена и медали. Праздничная приподнятость чувствуется в пожатии рук, улыбках, не сходящих с губ, в игре солнечных зайчиков на пуговицах. Слово «Победа» еще не произнесено, но оно уже витает где-то рядом…
Без десяти десять полковник Ломжин принял рапорт у дежурного по училищу майора Тутукина. Голос майора подхватывает эхо за стадионом. Из первой роты отделился знаменный взвод и направился к штабу училища. Гурыба ущипнул Самсонова за локоть.
— Генерал опоздает! — прошептал он.
— Ну, сказал! — Самсонов недоверчиво мотнул головой и снял перчатку, в которой с непривычки руке было неловко.
— Опоздает! Машины-то его еще нет, — настаивал Максим.
— Спорим! — предложил Самсонов, готовый спорить по любому случаю.
— На что?
— Если не опоздает, ты мне марку дашь, треугольную, с жирафом, а если опоздает, я тебе…
— Открытку «Чапаев в бою», — скороговоркой докончил Гурыба.
— Разговоры в строю! — раздался голос офицера, и они замолчали. Недалеко от Самсонова стоял Голиков.
— Голиков, который час? — прошептал Самсонов.
Голиков сделал вид, что не слышит.
— Голик, ну скажи! Будь человеком! Мы поспорили, опоздает генерал или нет.
Голиков приподнял манжет гимнастерки и тихо сказал:
— Без двух минут десять.
«Значит, надо просчитать до ста двадцати, — и открытка будет моя», — решил Гурыба.
Максим досчитал до ста трех, когда в дверях штаба, откуда его никак не ждали, появился генерал. На нем был голубовато-зеленый мундир, перехваченный белым широким поясом, серебрящимся на солнце. На груди почти не осталось места, свободного от орденов и медалей. Рукой генерал слегка придерживал шашку с алым темляком.
Быстрым шагом Ломжин пошел навстречу генералу и на середине плаца отдал салют, сверкнув клинком.
Самсонов восхищенно толкнул в бок друга, Максим сердито засопел.
В это время распахнулись ворота училища, и с улицы на плац вплыло трепещущее знамя. Его нес, крепко обхватив древко, вице-сержант Лыков. Справа и слева от знаменосца — ассистенты с автоматами: серьезные, сосредоточенные Гербов с медалями на груди и Ковалев. Маленький барабанщик отбивал «Походный марш».
— Училище, смирно! — раздалась команда. — Для встречи слева, под знамя, слушай, на кра-ул!
Оркестр заиграл «Встречный марш», и знамя, прошелестев вдоль фронта, остановилось на правом фланге.
Начальник училища, не отрывая руки от фуражки, подошел к оркестру.
— Здравствуйте, товарищи музыканты, поздравляю вас с праздником!
И, пока генерал проходил вдоль фронта, здороваясь и поздравляя, перекаты голосов сопровождали его, — то почти басистые, когда отвечали старшие, то детски-звонкие, звенящие, когда он останавливался против малышей.
На середину плаца вышли маленькие фанфаристы. Выставив правые полусогнутые ноги вперед, они, опершись фанфарами о колено, замерли. Потом, словно по команде, пластичным жестом поднесли трубы к губам.
«Слушайте все!» — высоким голосом оповестили фанфары.
Начался митинг.
Володя, стоя под знаменем, шепнул Семену:
— Я это запомню навсегда.
И опять, как тогда, после комсомольского собрания, он не мог бы точно сказать, что именно «это». Но он чувствовал: происходит что-то очень значительное, очень важное в его жизни!
— К торжественному маршу… — раздалась протяжная команда, и строй напружинился, — поротно… на одного линейного — дистанция!