Алые Розы
Шрифт:
От воспоминаний о Вике мне становится хуже и всякий вкус пропадает.
— Мама, не надо, не гадай, я тебя прошу, — едва слезу не пускаю.
— Всё. Хорошо, хорошо, не буду! Сама захочешь и всё расскажешь.
«Ага, сейчас я тебе расскажу! Наверное, «приятно» узнать, что твоя единственная дочь — лесбиянка! Мне страшно признаться, хотя она всё равно когда-нибудь об этом узнает. Я бы предпочла как можно дольше ей не рассказывать — по крайней мере, до того как мы с Викой помиримся.
— Чего
Я отламываю ещё кусочек, кладу его в рот, но уже не чувствую вкуса. Мне ничего не хочется — только прижаться к Вике, почувствовать её тепло своим телом и снова стать живой. Хочу тереться об неё, хочу чувствовать её вкус. Хочу её больше всего на свете! Мечтаю о ней; мне кажется, я больна ею.
Но больше всего я хочу, чтобы она была счастлива, и потому не стану ей звонить. Сама позвонит, если поймёт, что без меня не может жить. А если так и не помёт… я сейчас расплачусь.
«Будь счастливой, Вика, и живи как можно дольше! Люблю тебя!» — чуть не в голос шепчу я, едва шевеля губами.
— Он что, тебе изменил? — снова гадает мама.
— Сашка? — теряюсь я.
— Ну да, а кто ж ещё? Или ты с кем-то другим встречалась?
Я густо краснею.
— Да нет, ни с кем, вроде. — Теряюсь, не знаю, что отвечать.
— Так что же? — допытывается мать.
— Нет, он мне не изменял.
— А что тогда… просто поссорились? Скажи, не молчи.
— Песня такая есть, — улыбаюсь я.
— Не уходи от темы, — насупливается мать. — Я должна знать, почему моя Юлечка плачет.
«Моя Юлечка»… Мама умеет подобрать слова.
— Ну-у-у! — подгоняет она меня. — Вы поссорились? Расстались?
Молча опускаю глаза.
— Я-а-асно. Поссорились, значит, и ты решила забухать в одиночку. Подруг бы хоть позвала, пообсуждали бы его, какой он козёл и как он тебя не ценит.
— Мам, всё не так как ты думаешь, — пытаюсь я выкрутиться. Нужно было заранее продумать, что говорить, чтобы сейчас не «плавать».
— Ты ему изменила? — смеётся мать.
— Ну-у-у-у, в общем да, можно и так сказать… — Я пытаюсь больше ничего не выдавать.
— В жизни не поверю, что моя Юлечка способна на такое — разве только это папкины гены.
— Ой, не вспоминай о нём! — перебиваю её я.
— И не буду. — Она качает головой. — Но меня не проведёшь. Я никогда не поверю, что ты способна на измену. Тихая домашняя Юлечка не стала бы изменять. Зачем тебе это?
— Ты меня не знаешь… Чёрт, я запуталась, совсем запуталась! — Я что, это вслух сказала?
«Приди в себя, дурёха, и не вздумай болтать лишнего!» — ругаю сама себя.
— И чем он лучше Сашки? Да как это вообще возможно, чтобы кто-то был лучше Сашки?!
«Не он, а она,
— Нет никакого другого парня! — зарубаю я этот опасный разговор. — Нет, и точка!
— Да я знаю! — улыбается мне мамка. — Конечно, знаю! Ну не могла моя Юлечка изменить. Это не в твоём стиле!
Говорит обо мне так, будто меня рядом нет.
— Юль, что случилось? Ну, матери-то хоть признайся. — Она смотрит мне в глаза.
— Пожалуйста, не допрашивай меня! Пожалуйста, мам, а то я сейчас заплачу!
— Ну что у тебя случилось, доченька? — Она и сама сейчас заплачет. Ничего, порыдаем вдвоём.
— Ничего, всё в порядке. Всё в полном порядке, — натянуто улыбаюсь я.
— Не надо врать. Тем более, ты не умеешь этого делать.
— А что мне сказать?! — У меня в глазах уже блестят слёзы.
— Правду. Скажи матери правду. — Она берёт меня за руку и смотрит мне прямо в глаза. — Юлечка, что случилось?
«Мама, я стала лесбиянкой, я девочек люблю, понимаешь?» — А что мне ещё говорить, если правда звучит именно так?
— Пожалуйста, прошу тебя, можешь меня не допрашивать? Мне от этого только хуже. Ну, я же очень прошу.
— Конечно, нет! — возмущается мать. — Я должна знать, что происходит с моим ребёнком.
— Я уже взрослая, и меня не нужно опекать. — Говорю, а сама не верю своим словам.
— Скажи, он бросил тебя?
— Нет, я же говорю, всё не так. Я сама предложила расстаться. Сказала, что нам нужно время, чтобы разобраться в своих чувствах. — («Больше телешоу смотри, и будешь ещё более топорными штампами разговаривать»).
— Не ври мне, дочка. Всё, я поняла: он тебя бросил.
— Нет, я же говорю, Сашка ни в чём не виноват.
— А ты как влюблённая дурочка его ещё и защищаешь! Ой, дурёха! — Мама картинно хватается за голову.
«Честно говоря, неплохая версия, можно за неё зацепиться. А то, если продолжишь препираться, она обо всём догадается».
— Только не говори никому, пожалуйста! Я тебя очень прошу, мамочка! — У меня и впрямь катятся слёзы.
— Ну что ты, дочка, я же хочу тебе только добра, — успокаивает мать.
Она встаёт и ищет какую-то настойку в навесном шкафчике, наливает мне рюмку воды и капает туда несколько капель.
— На, выпей, — говорит. — Валерьянка.
— На спирту? — спрашиваю я. — А, может, не надо?
— Надо, дочка, надо. — Это тоже из какого-то фильма? Да мы все, походу, штампами разговариваем!
Я выпиваю валерьянку, и мне, правда, кажется, что стало легче. Или это потому, что с мамой поговорила по душам? Я ни в чём сейчас не уверена.
Обнимаю её. — Спасибо, мамочка, спасибо!