Алый знак доблести
Шрифт:
Юноша, который так и остался знаменосцем, ничуть не тяготился бездельем. Он весь превратился в зрение и слух. Перед ним, грохоча, развертывалась великая трагедия, и он глядел на нее, всем телом подавшись вперед, широко открыв глаза, непроизвольно гримасничая. При этом губы его что-то шептали, иногда с них срывались бессмысленные восклицания. Он так погрузился в созерцание, что забыл и о себе, и о знамени, которое спокойно осеняло его голову.
В опасной близости к полку появился многочисленный отряд врагов. Они были отчетливо видны - высокие сухопарые люди с возбужденными лицами, торопливо, большими шагами идущие к спасительной изгороди.
Увидев, что им грозит, солдаты сразу перестали повторять
Но враги, опередив их, уже добежали до спасительной изгороди. Они проворно залегли за ней и, надежно укрытые, начали поливать синих свинцом.
А те собирались с силами, готовясь к тяжелому бою. На темных лицах порою сверкали стиснутые белые зубы. В матовом море дыма покачивалось множество голов. Враги, защищенные изгородью, издевательски смеялись, выкрикивали колкие словечки, но полк угрюмо отмалчивался. Как знать, может быть, во время новой атаки солдаты вспоминали, что их припечатали кличкой мусорщиков, от этого им становилось особенно горько. Они готовы были любой ценой удержать занятую позицию, отбросить торжествующих врагов. Стреляли с молниеносной быстротой и безмерной озлобленностью, искажавшей их лица.
Юноша твердо решил не двигаться с места, что бы там ни случилось. Стрелы презрения, вонзившиеся ему и сердце, породили в нем непостижную и невыразимую ненависть. Он уверил себя, что лишь тогда довершит свою месть, когда его изувеченное мертвое тело будет, истлевая, лежать на поле брани. Вот какую жестокую кару изобрел он для генерала, окрестившего их «стадом баранов» и «мусорщиками», потому что, лихорадочно решая вопрос, кто же все-таки виноват во всех его тревогах и терзаниях, он всякий раз вспоминал человека, столь незаслуженно подарившего ему эти звания. И безотчетно верил, что его труп будет стоять перед глазами этого человека, как вечный и жгучий укор.
Полк нес большие потери. Стонущие синие фигуры то и дело падали на землю. Сержанту из роты юноши пуля пробила обе щеки. Мышцы были прорваны, челюсть бессильно повисла, обнажив полость рта, где пульсировало месиво из крови и зубов. Сержант с каким-то жутким упорством все время пытался закричать. Наверное, ему казалось, что стоит завопить - и он сразу перестанет так мучиться.
Потом юноша видел, как сержант шел в тыл. Он как будто нисколько не ослабел. Быстро шагал, бросая по сторонам безумные, молящие о помощи взгляды.
Иные падали прямо под ноги товарищам. Кое-кому удавалось отползти в сторону, но многие так и оставались неподвижно лежать, скорчившись, приняв самые немыслимые позы.
Один раз юноша поискал глазами своего друга. Увидел какого-то молодого человека, закопченного, встрепанного, буйного, и понял, что это и есть тот, кого он ищет. Лейтенант тоже был невредим и стоял на своем посту позади роты. Он все еще сквернословил, но чувствовалось - его запас брани совсем истощился.
Огонь, изрыгаемый полком, тоже начал хиреть и затухать. На удивление зычный голос, который гремел из поредевших рядов, быстро ослабевал.
XXIII
За цепью стрелков рысью пробежал полковник. От него не отставали и другие офицеры. «Вперед! Вперед!» - кричали они с таким негодованием, точно заранее знали, что солдаты откажутся повиноваться.
Стоило прозвучать этим крикам, как юноша начал прикидывать расстояние между собой и неприятелем. Пытался сделать расчет в уме. Он понимал, что доказать свое мужество они могут только бросившись немедленно в атаку. Здесь их всех ждет неминуемая гибель, ну, а отступать тоже нельзя, это значит подать пример другим. Они должны выбить обнаглевшего врага из укрытия - больше им надеяться не на что.
Он был уверен, что его усталых, потерявших бодрость товарищей придется гнать в наступление силой, но, оглянувшись на них, с немалым удивлением обнаружил безотказную готовность солдат немедленно выполнить приказ. Прозвучала зловещая лязгающая прелюдия к атаке: солдаты примкнули штыки. При первых же словах команды они огромными прыжками помчались вперед. Их переполняла новая, неожиданная мощь. Тому, кто знал, как истощен и обескровлен полк, было ясно, что этот порыв подобен своего рода пароксизму, судорожному напряжению всех сил, за которым следует безмерная слабость. Солдаты бежали как в горячечном бреду, неслись так, словно спешили с налету победить, пока еще не улетучился бодрящий хмель. По зеленой траве под сапфировым небом толпа людей в пропыленных и разорванных синих мундирах очертя голову неслась к смутно видневшейся сквозь дым изгороди, откуда в них летели злобные плевки из вражеских ружей. Высоко подняв сверкающее на солнце знамя, юноша мчался во главе полка. Свободной рукой он делал какие-то неистовые вращательные движения, выкрикивал нечленораздельные слова, призывал, уговаривал тех, кто не нуждался в уговорах, ибо все это скопище, все эти синемундирные солдаты, которые неслись, подставив себя под смертоносные ружья, вновь были охвачены яростным восторгом самоотречения. На них был направлен огонь такой мощи, что, мнилось, все они до единого полягут трупами на траву между исходной своей позицией и изгородью. Но в этот момент - быть может, потому, что была полностью забыта вся житейская суета,- они отдались во власть исступленному безрассудству и являли пример несравненного бесстрашия. Не существовало больше ни сомнений, ни расчетов, ни раздумий. Никто, судя по всему, ни от чего не увиливал. Казалось, быстрые крылья их стремлений вот-вот ударятся о железные врата невозможного.
Юношей тоже овладел дерзновенный дух фанатического безумия. В эту минуту он был способен на любую жертву, на мученическую смерть. У него не было времени на копанье в собственной душе, но он знал, что пули для него сейчас - всего лишь препятствия на пути к желанной цели. И от этого сознания в нем вспыхивали лучики радости.
Все свои силы он вложил в бег. Мысли и мышцы работали так напряженно, что перед глазами все расплы-иалось. Он видел лишь завесу дыма да огненные ножики, которые ее взрезали, но знал, что эта завеса скрывает старую изгородь, которая принадлежала исчезнувшему куда-то фермеру, а теперь стала оплотом людей в серых мундирах.
На бегу он думал о том, что произойдет, когда его полк налетит на вражеский отряд. Удар будет такой, м го наверняка оба сплющатся в лепешку. Эта мысль стала приметной чертой исступленного безумия, овладевшего юношей во время боя. Он всем своим существом чувствовал поступательное движение полка, представлял себе могучий, сокрушительный толчок, который повергнет противника в прах и на мили кругом посеет в сердцах суеверный ужас. Движение полка он уподоблял движению катапульты. Подстегнутый собственной фантазией, юноша побежал еще быстрее, окруженный со всех сторон товарищами, которые без передышки что-то хрипло, неистово выкрикивали.
Но тут он обнаружил, что многие из серомундирных вовсе не собираются грудью встретить удар. Дым поредел, и стало видно, как они удирают, все время оглядываясь. Толпа беглецов становилась все гуще, намерения замедлить бег они не проявляли. Кое-кто все же то и дело круто поворачивался и пускал пулю в синюю волну. Но на одном участке за изгородью собралась кучка серых, которая упрямо и ожесточенно не сдвигалась с места. Они прочно обосновались за жердями и досками. Над ними вызывающе развевалось измятое знамя, их ружья вызывающе грохотали.