Алжирские тайны
Шрифт:
Мальчик подходит к бортику бассейна. Впечатление такое, будто он зовет из пучины некое морское чудище. Громадная тень выскакивает из воды, поднимается, подтянувшись, на кафельный бортик и размеренной поступью направляется ко мне. Нунурс — настоящий великан с бородой и мощной мускулатурой — весело улыбается, что не мешает ему походить на свирепого берберийского пирата. Приветливая улыбка, однако, исчезает, когда до него доходит, что я не клиент, которому полагается улыбаться, а товарищ. Я вполголоса произношу опознавательный код и прошу связать меня с Тугрилом. Мы договариваемся встретиться в парке Маренго через полчаса, когда он сможет уйти с работы. Потом, еще раз расплывшись в ухмылке, обезобразившей лицо, как рана, он вновь принимается учить белых детей плавать. Эта ухмылка напоминает
У ворот парка Маренго я покупаю газету «Echo d’Alger». Про Форт-Тибериас ничего не пишут, впрочем, прошло столько времени, что эта история, разумеется, уже не новость, даже если военные и сообщили что-то журналистам. Не пишут и о «Зверском преступлении в Лагуате», но завтра сообщение о нем, несомненно, появится на видном месте.
Наконец у меня на плече возникает громадная лапа. По-моему, такой груды мяса на костях я еще за пределами мясной лавки не видел.
Голос Нунурса звучит как страшное рычание:
— Встретимся еще раз на северной стороне площади Дю-Лир. Идите туда немедленно.
На площади Дю-Лир Нунурс так и не появляется, но торговец спичками передает мне записку: «Через пятнадцать минут уходите с площади Дю-Лир, поднимитесь по улице Рандон и через контрольно-пропускной пункт «Медея» войдите в касбу. Потом налево, далее — по улице Афревиль до завии [6] Сиди М’Хамеда Шерифа, потом вверх по лестнице Барбароссы на улицу Абдалла, оттуда, через улицу Нфисса, — в тупик Рамадан. Напрямик нигде не идите. За вашей сумкой я присмотрю».
6
Мусульманский культовый комплекс.
Разумеется, мне мучительно жаль расставаться с сумкой. Но я приучен соблюдать дисциплину и избегать ненужного риска. Я отдаю сумку товарищу, предупредив его, что нельзя допускать, чтобы в ней рылись контрразведчики. Думаю, некоторое время можно обойтись без морфия, ведь, в конце концов, вряд ли я уже стал наркоманом.
Касба низвергается с холма водопадом лесенок и узких улочек. Улицы с домами и внутренними двориками извиваются, переплетаясь. Победа в битве за город Алжир была одержана французами почти два года назад. Десантники Массю больше не охраняют входы в касбу. На контрольно-пропускном пункте «Медея» стоят лишь скучающие жандармы. Комендантский час отменен. Несмотря на это, когда начинает темнеть, я прибавляю шагу, да и те немногие люди, что встречаются мне в касбе, тоже торопятся так, точно пламя страха лижет им ноги. Даже до войны — хотя это и не война — ночами в касбе было небезопасно, и базары закрывались перед вечерней молитвой. В этом тесном лабиринте переулочков и крытых галерей с гладкими стенами — если не считать массивных раскрашенных и обитых гвоздями дверей, которые открываются, чтобы выпускать или впускать фигуры в чадрах и капюшонах, — человеку, наделенному воображением, может пригрезиться, будто он стоит или прогуливается в Каире «Тысячи и одной ночи» и упивается его тайнами. Мне недосуг заниматься подобной чепухой. Да и что интересного может быть в зловонии нищеты? А касба, безусловно, смердит — воняют гниющие овощи и дерьмо, воняет дезинфицирующее средство, сочащееся из огромных металлических бочек, которые под присмотром солдат в стальных касках катят по узкой улочке мальчишки в синих комбинезонах. Что за дерьмовый любитель литературы сможет получать удовольствие от пребывания в касбе, этом расовом гетто и лагере дешевой рабочей силы? Тоже мне зачарованный мир Гарун аль-Рашида! А что за человек станет всматриваться в эти украшенные многочисленными гвоздями двери и в окна, закрытые тесно переплетенной машрабийей, всерьез полагая, что там, за ними, творится некое волшебство? А на самом деле за дверью творится то, что там живет мужчина, у него слишком мало работы, слишком много детей и невежественная, неграмотная жена, смертельно боящаяся взбучки, которую муж непременно задаст ей вечером, прежде чем вспахать
Рядом с лестницей, ведущей наверх, к завие Бен М’Хамеда, я становлюсь свидетелем одной сцены.
Жандарм останавливает старуху, слишком дряхлую, чтобы ей нужно было прятать под чадрой покрытое татуировкой и бородавками лицо. В руках у нее горящий факел и ведро с водой. Куда она идет? Что замышляет? Пытаясь пройти, старуха визгливо кричит на ломаном французском, что она очень спешит. Факел нужен для того, чтобы поджечь рай, а вода — чтобы погасить геенну огненную, ибо нельзя жить ни в предвкушении первого, ни в страхе перед второй. Жандарм, улыбнувшись, пропускает ее — и многозначительно стучит себе по лбу. Потом, заметив меня, кричит, что мне следует побыстрее выбираться из этого района, и спрашивает, не нужен ли провожатый. Я энергично качаю головой и спешу дальше, в ту сторону, куда направилась старуха, но она исчезла.
Наверно, я уже минутах в десяти ходьбы от тупика Рамадан, но добраться до него мне так и не удается. Не успеваю я миновать тупик Гренады (где два года назад вел свой последний бой с десантниками Али ла Пуант), как некий тип плечом вталкивает меня в открытую дверь. Двое других, дожидавшихся в полумраке, валят меня на землю и после недолгой борьбы связывают мне руки. Огромная ручища закрывает мне рот. Потом долго ничего не происходит, слышно лишь, как люди в темноте пытаются перевести дух. Рука по-прежнему зажимает мне рот, и я знаю, что это рука Нунурса. Я боюсь задохнуться.
На крыше кто-то свистит. Во дворе становится светло, Нунурс волоком тащит меня в уже освещенную жилую комнату и бросает на диван, единственный в комнате предмет мебели. Нунурс осторожно опускается на диван рядом со мной. Изо рта у него пахнет хлоркой плавательного бассейна.
В комнату входят трое других. Двое подходят поближе и принимаются внимательно меня разглядывать. Наконец один говорит:
— Он самый, с бородой. Это товарищ «Ив», а точнее, раз уж его опознали, пускай будет капитаном Филиппом Русселем.
У меня вырывается громкий вздох облегчения.
Второй, улыбаясь, ставит на пол мою сумку:
— Это ваша сумка, товарищ?
Едва не расплакавшись от облегчения, я киваю.
— Слава Богу! — говорю я. — Теперь вы должны устроить мне встречу с Тугрилом. У меня есть для него информация из Форт-Тибериаса.
— Всему свое время, товарищ. Все можно устроить. Но сначала займемся тем, что наверняка имеет к вам более непосредственное отношение.
Сумка открывается, и хлорид осторожно кладется рядом. К дивану подходит человек с пакетиками морфия. Другой уже сел рядом со мной, и теперь я сижу между ним и Нунурсом. Он вертит пуговицу на моей манжете.
— Это ваше, товарищ капитан?
— Да. Это… Я это украл. Мне…
— Вы сами это употребляете? Зачем вам это вещество?
Прежде чем я успеваю ответить, раздается глубокий, низкий голос Нунурса:
— Товарищ капитан! Согласно статье пятой Устава Федерации национального освобождения, следующие преступления против морали, совершенные членами партии или военнослужащими Армии национального освобождения, будучи раскрыты, караются смертной казнью: педерастия, употребление алкоголя и употребление наркотиков. Эта статья отдельно обсуждалась и была утверждена всеми вилайями во время совещания на высшем уровне в Суннаме в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году.
— Ладно, только подождите, пока я…
— Смягчающих обстоятельств быть не может.
Человек, стоящий передо мной, принимается жонглировать пакетиками с морфием. Я не могу понять, зачем он это делает, пока, проследив за его взглядом, не прихожу к выводу, что он пытается от чего-то меня отвлечь. Я поворачиваю голову налево, но уже не успеваю помешать Нунурсу резко опустить руки и набросить мне на шею удавку.
Глава четырнадцатая
— Любите марки, капитан?