Америка глазами заблудшего туриста
Шрифт:
И молодой, рыжий хасид, который работал там первый год.
Кроме уже знакомого мне, рутинного дела — сортировки деталей, меня начали привлекать и к прочим функциональным обязанностям.
Суть их бизнеса заключалась в оптовой и розничной торговле техническими комплектующими. Это требовало постоянного учёта прихода и расхода, чем и занимались двое старшин в офисе с кондиционером и компьютером. Приёмом поступлений, выдачей товара покупателям, а также, текущей организацией хранения, заправлял приказчик, в распоряжении которого мы и суетились.
Теперь меня привлекали к разгрузке доставленных на склад труб, кранов и прочих сантехнических деталей. После разгрузки, всё должно быть разложено по соответствующим полкам и ячейкам, количество которых мне казалось умопомрачительным.
Но было очевидным, что выше должности складского работника-подсобника мексиканцу не прыгнуть. Тому были серьёзные причины. Он не соответствовал их компании по национальным и религиозным признакам. При добром отношении к нему работодателей, нетрудно было заметить тщательно соблюдаемую дистанцию и субординацию. Его место в их семейном бизнесе было строго определено. Образовательный уровень мексиканца и его разговорный «Pidgin English», также были недостаточны для управленческой работы. Я полагаю, быть ему на этом складе «хорошим работником» до конца дней своих. Знания, которыми он располагает, применимы и имеют какую-то профессиональную ценность, только на этом конкретном складе. Ибо, в условиях другого, подобного торгового предприятия, порядок и организация хранения будут иными. И чтобы заслужить на новом месте такого статуса и жалования, какие он уже имел на этом складе, ему придётся долго потеть. Он понимал это и ценил то, что есть. Понимали это и его, более образованные бородатые хозяева.
Второй подсобный работник пока едва ориентировался в этом деле и хозяйстве. Но он имел ряд преимуществ перед ветераном труда — мексиканцем. Он был, как говорят в Одессе — своим человеком. О чём свидетельствовали его рыжая остриженная голова с прилежно завитыми пэйсами, стандартные чёрный сюртук, брюки, башмаки и шляпа. И так при любой погоде. Этот мог не знать, где что лежит и путаться в наименованиях, но он был вхож в офис. Да, что там в офис. Если они каждую субботу шабаши вместе празднуют, молятся одному Богу, говорят на своем языке и, наверняка, состоят в каком-то родстве. Если хозяева решат расширить дело и потребуются дополнительные партнёры, то в долю предложат войти не «хорошему работнику», ветерану мексиканцу, а своему соплеменнику и единоверцу. Мексиканец останется на своём месте, среди стеллажей.
Опарыш, как его ласково окрестил Саша, тоже всё понимал и очень хотел освоить складское дело. Я мог наблюдать за ним, когда мы работали в паре. Если он не знал где находится нужная деталь и не находил подсказку в своём блокноте-шпаргалке, то обращался за помощью к приказчику, либо бежал прямо в офис к паханам, где и получал их отеческое наставление из памяти главного компьютера. К мексиканцу с вопросами такого рода он никогда не обращался.
По мере сотрудничества с Опарышем, мы познавали друг друга всё больше. В отличие от мексиканца, с его специфическим английским, вялой замкнутостью и сосредоточенностью на работе, рыжебородый Опарыш активно проявлял своё любопытство к русскому атеисту, и скупо рассказывал о себе. Оказалось, он лишь несколько лет живёт в Америке, а прибыл сюда из Шотландии. Свои впечатления об Америке он высказывал очень осторожно, зато очень охотно и внимательно слушал меня. Он соглашался и горячо поддерживал мнение о том, что Нью-Йорк медленно, но верно превращается в опасные джунгли. Анти социальное поведение определённой категории жителей, этого города-монстра глубоко возмущала моего коллегу. Он откровенно признался мне, что некоторых, особо опасных, он и людьми не считает. Оспаривать его мнение я не стал.
Каждый
Остаток дня пролетал быстро и незаметно, а на следующее утро, к семи часам, я должен снова быть на складе. И так, пять дней в неделю. Суббота и воскресенье были моими!
Особого рвения в освоении складского дела я не проявлял. Моей программой максимум было продержаться на этих само принудительных работах пару недель, чтобы подсобрать сумму, достаточную для переезда в другие места. Приказчик же, постоянно расширял круг моих обязанностей и вводил меня в курс дела. Между делом, он иногда «заезжал» с вопросами не по работе. Где и как я живу, чем занимаюсь в свободное время? Спрашивал он аккуратно, тактично.
В общем, этот толстый, бородатый парниша мне всё больше нравился, и как мой непосредственный начальник, и как человек. Но мне следовало помнить, что для них я всегда буду русским атеистом, инородцем, одним из тех, кто у себя на коммунистической родине «преследовал» их единоверцев. Мне даже показалось, что обо всех наших разговорах, Опарыш докладывает ему, а он уже восполняет своё представление обо мне дополнительными расспросами.
Если верить Саше, то этот толстый интеллигентный приказчик, сам-то с немалыми моральными усилиями адаптировался в этом складе. Якобы, раньше он выучился и уже начал практиковать, как стоматолог. Но получил от какого-то родственника долю в этом трубном деле. Дело было хорошо налажено, и родственники рекомендовали отнестись серьёзно к участию в нём. В конце концов, решили, что ему следует оставить начатую им практику дантиста и посвятить себя продолжению семейного бизнеса. Теперь он с карманным компьютером у сердца, в грязном сюртуке и очках, поддерживаемых резиночкой, управляет на складе, двумя постоянными и одним случайным работниками. Надо признать, делал он это толково. Без лишней суеты и шума, всегда тактично и дружелюбно.
Я полагал, он имел достаточно верное представление о каждом из нас, о наших мотивах и целях на этом складе. Соответственно этому представлению, каждому работнику отводилось место, жалование и возможные перспективы.
Мои перспективы на этом складе я определил себе сам: пару недель, если выдержу.
Мой режим стабилизировался. С 7 до 17 я отбывал десятичасовой срок на складе, а оставшиеся часов 5–6 были в моем распоряжении. Посетить спорт — парк на East 14-й и поиграть с кем-нибудь в теннис — это уже было роскошным развлечением. Ракетку я себе так и не приобрел, но подумывал об этом. Обычно, таковую предоставлял мне мой польский партнёр.
Однажды я нашёл его на кортах уже играющим с другим игроком, и я удалился с его запасной ракеткой поупражняться против стены. Там обычно страдали начинающие теннисисты-физкультурники, а они нуждались в пространстве. В этот вечер моей соседкой по упражнению оказалась женщина средних лет, склонная к полноте. Мяч упрямо не слушался её, но она настойчиво боролась с ним, и со своей полнотой. Делить с ней стенку было неудобно, ибо ей одной не хватало места. Она это поняла и тихо отошла в сторонку, чтобы не мешать. Я оценил её тактичность, да и особого интереса к этому теннисному самоистязанию у меня не было. Дал ей понять, что уступаю ей всю стенку. И был удивлен её полным невосприятием русского языка. Я подбодрил её тем, что все неизбежно проходят через этот начальный, рутинный этап освоения тенниса. По её просьбе, поделился с ней любительским опытом и показал, как ей лучше справиться с этим безрадостным, но полезным упражнением. Опробовав мои бесценные советы на стенке, уже минут через десять, она захотела испытать свои навыки на кортах. Просила поиграть с ней, пока не стемнело.