Америка — как есть
Шрифт:
Мать Рузвельта была выходцем из франко-гугенотской семьи, прибывшей в Новый Свет в 1621-м году. Собственно, прибыл только Филипп де ла Нойе, основатель клана. Отцу Рузвельта, когда он родился, было пятьдесят четыре года. В этом нет ничего особенного, но почему-то воспитанием сына занималась в основном мать.
Рузвельт закончил адвокатский курс в Колумбийском Университете, но писать диссертацию и получать диплом не стал. Несмотря на это, его приняли на работу в престижную фирму в 1907-м году. За два года до этого он женился на своей Элеонор, и у них стали подряд рождаться дети — шесть штук, в общей сложности. Из них выжило пятеро.
В
В год запуска конвейера или чуть ранее Элеонор уличила Рузвельта в шашнях с секретаршей и устроила ему грандиозный скандал.
Сара Рузвельт, мать будущего президента, содержащая на свои деньги молодую чету (она была против этого брака, кстати говоря), вмешалась. Как многие матери, воспитывающие сыновей в условиях равнодушия со стороны отца, она считала сына своей собственностью. Сара посчитала, что скандал и развод повредят дальнейшей карьере Рузвельта. В том, что ее сын станет когда-нибудь Президентом, она не сомневалась. Составили устный договор. Элеонор получала отдельный дом, обязана была сопровождать Франклина Делано во всех официальных поездках и в отпуске, а также могла распоряжаться в благотворительных целях (она любила благотворительность со страстью, в несколько раз превышающей страсть Татьяны Лариной, которая забыла о помощи бедным, встретив блистательного петербуржца) специальным фондом, для нее основанным — той же Сарой. На том и порешили. Рузвельт заводил романы, Элеонор благотворительствовала. В 1921-м году Рузвельт, купаясь в озере, заболел полиомиелитом.
Вышло из строя тело ниже пояса. Остались физиологические и сексуальные функции, но ноги отказывались ходить. Рузвельт терпеть не мог кресло-каталку и старался не появляться на публике, сидя в таковой. С помощью специальных железных креплений он научился стоять, а также ходить, двигая торсом. Когда нужно было произносить речь, он пользовался услугами одного из своих сыновей, или услугами помощника, чтобы поддерживали под локоть. Он искал врачей, читал по этому поводу книги, распускал о себе слухи (мол, болезнь отступает) — ничего не помогало.
В конце двадцатых годов он вернулся к политической жизни и стал губернатором штата Нью-Йорк. Тут и произошла его первая стычка со зловещей личностью по имени Роберт Моузес, деятельности которого придется посвятить, увы, много строк в этой эпопее. Рузвельту удалось убрать Моузеса с поста Секретаря Штата. Но он вынужден был оставить его на посту Комиссионера Парков. Впрочем, с Моузесом дело такое — какие официальные посты он занимал — совершенно не важно. Моузес изобрел для своих нужд идеальную позицию — он позиционировал себя, как главу частной компании, коя компания имела влияние на политику… да что на политику! На весь мир повлияла эта компания. На сегодняшний день. На все и вся. Беда Рузвельта была в том, что он этого не понимал до конца.
Уже будучи избранным, но еще не вошедшим в должность президента, Рузвельт пережил первое на него покушение.
Итальянец Джузеппе Зангара, года рождения 1900-ого, прибыл в Америку в возрасте двадцати трех лет. Поселился в штате Нью-Джерзи со своим дядей. Говорят, был не совсем вменяем, но это спорно. И был болен. В частности, его донимали боли в животе, и вскоре он пришел к выводу, что в них, болях, виноваты капиталисты. Италия всегда благожелательно относилась к
На работах Джузеппе долго не задерживался, ни с кем не уживался, женщин в его жизни не было.
В феврале 1933-его года в Бейфронт Парке, в городе Майами, штат Флорида, Рузвельт произносил речь. Вооружившись пистолетом тридцать второго калибра, который он приобрел тут же в ломбарде (лицензия в то время не требовалась), Джузеппе прицелился и сделал шесть выстрелов. Мэр города Чикаго Антон Сермак (Чермак, если по чешски, сын чешских родителей, прибыл в Америку в возрасте одного года) был убит наповал, четверо стоящих рядом ранены, Рузвельт цел и невредим.
Джузеппе тут же арестовали и судили, приговорив к казни на электрическом стуле. Его речь перед стулом, в присутствии судьи, была такая (по-английски он говорил плохо):
«You give me electric chair. I no afraid of that chair! You one of capitalists. You is crook man too. Put me in electric chair. I no care! Get to hell out of here, you son of a bitch [spoken to the attending minister]… I go sit down all by myself… Viva Italia! Goodbye to all poor peoples everywhere!.. Lousy capitalists! No picture! Capitalists! No one here to take my picture. All capitalists lousy bunch of crooks. Go ahead. Pusha da button!»
Приблизительный перевод:
«Ты даешь мне электрический стул. Я не бояться этот стул! Ты есть капиталисты. Ты жулик человек тоже. Посади меня в электрический стул. Я все равно! (Входящему священнику) Идти вон отсюдова вон, сукин сын!.. Я пошел сесть сам туда. Вива Италия! Досвиданья все бедные народы везде!.. Поганые капиталисты! Никакая фотография! Капиталисты! Никто здесь не делать моя фотография! Все капиталисты паршивый куча жулик! Давай, давай! Нажми кнопка!»
Были сплетни, что Зангару нанял Ал Капоне, но это, конечно же, глупости. Капоне еще не знал, кто такой Рузвельт. Ну, выбрали президентом — теперь надо посмотреть, что он будет делать, не так ли.
Об «экономике» Рузвельт не имел ни малейшего понятия. Возможно, это было к лучшему.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. АНТИ-УСМАНН
Когда в 1848-м году во Франции выборным путем пришел к власти, а затем совершил переворот и стал самодержцем, Наполеон Третий, Париж, несмотря на свою репутацию, необычность, самобытность и архитектурно-природно-духовную красоту, был грязным средневековым городом. Властителю это не нравилось, и он решил столицу свою модернизировать. Для этого следовало устроить в Париже то, что в последствии назвали Большими Бульварами. Помимо эстетического эффекта, Большие Бульвары делали невозможными баррикады, которых властитель, сам однажды ими воспользовавшись, боялся. Префект Парижа барон Усманн получил приказ заняться этим делом. И он действительно занялся, всерьез. Люди Усманна и он сам составляли планы, но не в конторе, а пешешествуя по городу и всматриваясь.
Трепетная бережность Усманна вызывает восхищение. Эх! Дамы и господа, можно сколько угодно рассуждать об остроумии Черчилля, насмешливости Рузвельта, зловещем величии Сталина, истеричности Гитлера, а также вспомнить всех планировщиков, строителей от политики всех времен и народов, писать о них рефераты, печатать их биографии, и так далее, и так далее. Ни один из них, ни даже все они вместе, не ровня Усманну. Оно правда, что Усманн имел дело с Парижем, а не всякий город ровня Парижу середины девятнадцатого века. И все же, и все же…