Американка
Шрифт:
У нее зародилась мысль, которую она пока не могла облечь в слова, она была слишком мала. Пока это было лишь предчувствие, оно билось в ней с оглушающей силой. Пусть она была сторонним наблюдателем, но кто сказал, что только она одна? Кто сказал, что больше никто этого не видел? Никто другой? А ЕСЛИ были другие свидетели, кто сказал, что они смотрели на это доброжелательным взглядом? Или безразличным? Кто сказал, что где-то там, на заднем плане, не было другого, кого-то с тайным умыслом?
Например, дурной глаз, что, если он это видел?
Дурной глаз—
Теперь девочка поняла, что это могло быть на самом деле. Что дурной глаз, возможно, существует, что бы она там ни думала. И именно теперь, в этот самый момент, когда, как она знала, решалось ее будущее и будущее ее семьи, это тревожило больше всего.
Словно кто-то швырнул гадкое мокрое полотенце в бледное заячье лицо маленькой девочки.
Ее охватила любовь, она переливалась через край, нежность, которая была выше ее понимания. Какими бы дурашливыми ни были ее родители, она конечно же их любила. Этот глупый смех, глупую игру в снегу, это было глупо, но пусть бы все так и оставалось.Двое, которые любили друг друга, и трое. Могло бы все так и остаться, навсегда?
Девочка стала молиться Богу, прямо не сходя с места: пусть сгинет дурной глаз. Или хотя бы смилостивится. Она не знала, что предпочесть. Возможно, она просила только о защите.
Мой бог мой бог мой бог убереги их от трудностей, которые на них обрушатся. Защити их от Зла.
Но ее родители ушли далеко и были уже почти у того рокового дома, все такие же шумные и обезьянничающие, по-прежнему не подозревающие об игре добрых и злых сил, которая происходила вокруг них. Маленькую девочку охватила паника, она стояла в жарких сапогах, окруженная собственной беспомощностью. Значит, Бог ее не услышал: ведь ничего не изменилось. И чтобы хоть что-то сделать самой, она прыгнула в снег, что оказалось не очень-то легко в огромных сапожищах, и решительно упала спиной на землю. Замахала изо всех сил руками, вверх-вниз, вверх-вниз, чтобы на снегу получился ангел: пусть отпугнет дурной глаз. Или хотя бы умилостивит его.
Взгляд ангела ужасен.
Ангел так красив, кроток, вселенная поет, когда смотрит на него.
Или, просто-напросто: встретиться лицом к лицу, глаза в глаза. Девочка еще плотнее прижалась к земле и улыбнулась небу своей ужасной изуродованной улыбкой. Несколько секунд она, не мигая, зло и дерзко смотрела в небо, отчего глаза ее наполнились слезами, но в такую непогоду они сразу застыли в уголках глаз, почти слепив их, так что поле ее зрения еще больше сузилось.
И тут силы оставили ее, вся энергия разом вытекла. И почти одновременно исчезло солнце, небо затянуло темно-лиловыми тучами. Повалил снег, порывы ветра почти штормовой силы превратили его в густую метель, это длилось всего несколько мгновений. Сандра так и осталась лежать на снегу, она словно окаменела. Не могла пошевелиться. Тело не слушалось. Дурной глаз крепко-накрепко прикнопил ее к земле. У нее кружилась голова, и она понимала, что умирает. Но ничего не могла с этим поделать, ее вот-вот погребет под снегом.
— Помогите!
Нет! Не бывать этому! Она не хочет умирать! Нет уж! Страх вернулся, Сандра принялась звать на помощь. Она не знала, кого зовет, просто лежала и кричала, кричала, а метель вокруг нее меж тем делалась все плотнее.
— Помогите!
Начав кричать, она не могла остановиться, просто не могла. И это было ужаснее всего.
Тут рядом оказалась Лорелей Линдберг. Испуганная и взволнованная, она вынырнула из метели, она потеряла меховую шапку, ее густые льняные волосы были все в снегу, а тушь растеклась по щекам длинными зелеными ручейками. Лорелей Линдберг умела забывать обо всем, когда играла, полностью отдаваться игре.
— Малышка. — Лицо Лорелей Линдберг сморщилось от тревоги и сострадания. — Что стряслось?
Но маленькая Сандра не могла ответить. У нее не осталось слов, она все еще не могла пошевелиться. Как это объяснить? Как сказать, чтобы другие поняли? Ничего не получалось. Так что она просто лежала, обратив лицо к небу, уже почти не различимому, и кричала словно резаный поросенок.
— Господи! Да прекрати же!
Если что и раздражало Лорелей Линдберг, так это дочкины истерики, уж больно часто они случались. Она старалась не очень-то обращать на них внимание, иначе бы научилась отличать один вид плача от другого; но одно было ясно: она не желала выслушивать их слишком долго.
Вот и на этот раз у нее быстро кончилось терпение. Она сердито схватила дочку и решительно вытащила ее из снега. Без всяких нежностей. Ей пришлось поднапрячься: Сандра стала такой тяжелой и вялой, она почти совсем ничего не чувствовала, словно тряпичная кукла. И как обычно, как случалось всякий раз, когда мама обращалась с ней жестче обычного, Сандра как будто бы отключилась, она словно и была в сознании, и в то же время — нет. Но на этот раз она отключилась не из самозащиты, чтобы оградиться ото всех, и не из жалости к себе. Наоборот. Ее грубо вытащили из снега — и пусть! Чары разрушились. Сандра испытала радость и облегчение.
Гнев Лорелей Линдберг сразу пропал. Она отпустила дочь — да, к той вернулась способность двигаться, она снова могла стоять на ногах — и уставилась на следы, оставшиеся на земле.
— Какой замечательный ангел! Ты сама его сделала?
Трудно было не заметить гордость в голосе Лорелей Линдберг, от злости и следа не осталось, а ее восхищение было таким же настоящим, как и недавняя досада. Лорелей Линдберг переводила взгляд с дочери на снежного ангела и обратно — с ангела на дочку и сияла от возбуждения. Словно это было нечто невиданное. Она повернулась и крикнула в метель, которая уже успела преобразить прекрасный пейзаж в расплывчатую серую кашу, где ничего нельзя было разглядеть дальше, чем на пару метров.