Американка
Шрифт:
Дети вмиг окружили его и прижали к стволу дерева.
— Не подходите, не подходите, не подходите ко мне! — кричал он, отмахиваясь от ребят намного ниже себя, словно отгоняя насекомых. Но голос выдал его. Он был полон страха, наполнен откровенным, явным испугом, а в глазах, откуда вмиг исчезло все коварство, сквозила паника. Это подзадоривало их, завораживало; и все вместе разжигало горячий азарт лилипутов, которые все спланировали заранее.
Был ранний субботний вечер в начале сентября, стояла ясная и в меру теплая погода. В стороне, но не слишком далеко, на скалах Второго мыса копошились взрослые:
— Вот мы и сцапали тебя, Гулле, — прошипел самый маленький мальчик, коренастый, с желто-зелеными глазами и колючим взглядом, почти таким же колючим, какой бывал у Бенгта, но в других обстоятельствах. Это был Магнус фон В., через год он станет неразлучен с тем, кого сейчас пытает, но пока еще он предводитель лилипутов, и в голове у него одно-единственное намерение.
— Теперь-то мы тебя проучим! Так что Гулле станет впредь обходить эти места стороной. Раз и навсегда забудет сюда дорогу.
Первой на него набросилась девчонка, с ногтями. Она прицепила на кончики пальцев металлические крышки от лимонада и их острыми краями впивалась в него и царапала. Рубашка порвалась, пуговицы отскочили, металл прорезал глубокие царапины, боль со свистом пронзила мозг Бенку, выступила кровь. Бенку кричал и кричал, хоть и понимал, что никто не придет ему на помощь. Они могли убить его, если бы захотели; на Втором мысе не было никого, никогошеньки в целом мире, кто бы остановил их.
Никто не может нас остановить, когда мы начинаем нашу игру.Разыгравшиеся дети все больше распалялись от вида крови и собственной дерзости, а еще от того, что Бенгт так явно показывал, как он напуган — такой большой, намного больше их. К тому же детям передалась часть родительского раздражения. «Сколько мы будем терпеть этого бродягу в наших владениях?» Вот теперь и посмотрим! Вот мы и пришли!
— Теперь мы тебя свяжем и оставим здесь в укромном месте, чтобы ты тут сгорал от стыда и думал о своих проступках, — сказал мальчик. — А когда придумаем для тебя подходящее наказание, мы вернемся. Такого верзилу, как ты, надо проучить как следует, чтобы впредь ноги твоей больше не было в нашем государстве.
— Но это если ты выживешь, — вставила девочка, та, у которой ногти были в крови. — Не очень на это рассчитывай.
— Мы заклеим тебе рот. Здесь не принято кричать. И не надейся, Гулле, что тебе кто-нибудь поможет.
Они повалили его ничком на землю, кто-то сел ему на спину, и Бенку почувствовал, как его лицо прижали к земле; кто-то обмотал ему запястья и ноги клейкой лентой. Широкой изоляционной лентой, острые края которой врезались в кожу так, что при малейшем движении боль пронзала насквозь. Они потянули его за волосы, подняли голову и засунули в рот какую-то тряпку — носовой платок или что-то в этом роде. И тут тоже кто-то подоспел с клейкой лентой, чтобы крепко-накрепко заклеить ему рот.
— Теперь, Гуле, ты — мумия.
Это было какое-то безумие. Они убьют его, они могут убить его, если захотят. Но постепенно это начало отступать на второй план. Далеко-далеко. Потому что все было бесполезно. Он был над ними не властен. Он был у них в руках, они могли сделать с ним все, что вздумается. И поэтому он как будто бы отключился. Словно во сне. И где-то вдалеке он вдруг услышал, как кто-то зовет его. Это была она. Эдди де Вир. Американка.
Она прибежала через лес, маленькая и тоненькая в светлых брюках и голубом шерстяном свитере, светлые волосы взлетали над ее головой. Она бежала от Стеклянного дома и своим бегом и криками словно рассекала то безразличие, которое сопровождало происходившее. Ребята испугались, опешили и бросились врассыпную, словно крысы.
И вдруг, лишь на короткий миг, на Втором мысе все вновь ожило и задвигалось. Какой-то взрослый крикнул:
— Что стряслось? Что, мальчик упал и разбился? Он поранился?
Позже, вспоминая вновь и вновь то, что произошло, Бенгт понимал, что не мог видеть ее, как она бежала ему на выручку. Ведь он лежал, уткнувшись лицом в землю. Но он это почувствовал, это было как сон, сон наяву.
А потом, когда она подбежала, перевернула его на спину и стала сдирать клейкую ленту с его рта, все стало взаправду — их первая встреча, реальная.
— Можешь идти? Обопрись на меня. Вот так. Возьми мою руку. У меня дома есть нож. Эту ленту так просто не отодрать.
Эдди и Бенгт, они брели сквозь рощу ко Второму мысу, по тропинке, что вела к Стеклянному дому, где жила баронесса. Поначалу он опирался на Эдди, она сняла с себя свитер и накинула ему на плечи, чтобы прикрыть ему спину, и шла близко-близко, закрывая запястья, которые все еще были стянуты липкой лентой. Вдруг их снова окружила пустота: Второй мыс словно вымер. Все звуки игр и летняя суета исчезли, а также все взрослые и дети.
— Осторожно. Идти можешь? Очень больно?
Бенку пробормотал что-то, что, возможно, означало «да», но трудно было сказать наверняка. Боль — да, она была, а еще — шок, кровь, досада и унижение. Но вдруг все это отошло на задний план, и остались только злость и стыд. В нем кипело: почему, почему он встретил ее при таких обстоятельствах?
Он сразу понял, едва увидел ее, бегущую к нему, — пусть он это и не мог видеть, но все же видел, — что именно этого он и ждал, чего-то невероятного.
— Меня зовут Эдди. А тебя?
Она жила в лодочном сарае под Стеклянным домом на Втором мысу. Стеклянный дом был одной из самых красивых построек на Втором мысе; он стоял на горе, и стена, обращенная к морю, была вся из стекла — высокие окна от пола до потолка. Солнце проходило через стеклянные панели и отражалось в воде, и на стенах начиналась игра цвета и движения, особенно явная осенью, когда дули сильные ветра.
Домик стоял в воде на сваях. К нему вел короткий узкий дощатый мостик; это был маленький красный домик у самого моря, в традиционном стиле, никаких новомодных штучек. Самым лучшим в нем была веранда со стороны входа — площадка с лесенкой прямо в море. Она словно отвернулась от всего — оттуда было видно лишь море и ничего больше.