Американка
Шрифт:
В аорте, пульсирующие внутренности планеты.
Позволить себе ничего не чувствовать. Одна рука на животе Сандры.
— Когда ты сказала мне, что мы не должны отвечать на телефонные звонки, потому что ты не хочешь, чтобы мама кузин или кто-нибудь другой пришел и забрал меня у тебя, тогда я поняла, — пропищала Дорис Флинкенберг.
— Тсс, — прошептала Сандра рассеянно, из фильма, где она была.
И по этому «тсс» Дорис поняла, что время разговора
Сексуальное пробуждение.
Из Кровавого леса астронавтов перенесло в сердце, темное и красное.
Мир, заключенный в четырехугольник, 3. Дождь.Шли дни. Лосятина была съедена. Девочки ели конфеты, шоколад и чипсы. Зарядили дожди. От дождя все стало влажным. Сначала это была приятная влажность, поскольку перед тем стояла уж слишком сухая и жаркая погода. Но влажность начала проникать и в бассейн, и в этом уже было мало приятного. А с холодом и влажностью начал подступать и голод, настоящий, сумасшедший.
— Кушать хочется. Горячей еды, — ныла Дорис Флинкенберг в грудь Сандры. — Плоть немощна. Настоящей еды.
— Господи, — ворчала Сандра, — неужели ты не можешь потерпеть?
— Не-а.
— Знаю, — решила Сандра. — Позвоним в магазин и попросим их привезти домой кучу еды. Но только пусть пообещают молчать. У нас есть деньги. Мы подкупим тетку в магазине.
— Классная идея! — обрадовалась Дорис. — Я звоню.
Дорис позвонила в продуктовый магазин в центре Поселка, но ее там подняли на смех.
— Кто не работает, тот не ест, — заявила тетя в магазине. — Пусть Дорис Флинкенберг сама сюда приковыляет.
Так что их узнали.
— И прекрати притворяться. Что об этом твоя мама скажет?
— Ну вот, — сказала Сандра Вэрн, когда Дорис отчиталась о разговоре своей любовнице. — ТЕПЕРЬ начнется. Спасибо.
— Это не я придумала.
— Нет, но зато теперь мы можем пойти в магазин. Теперь это уже роли не играет.
Nach Erwald. Und die Sonne.Они были в Гардеробной, вскоре после этого, несколько дней спустя, и тут позвонили в дверь. Девочки выглянули в окошко, снаружи на самой верхней ступеньке лестницы-в-никуда стояла мама кузин.
— Открывайте! Я знаю, что вы в доме! — Мама кузин звонила и звонила не переставая. Колокольчик трезвонил и трезвонил. Никакого ответа. Мама кузин стала стучать, все сильнее и сильнее, по прочной двери.
— Дорис! Сандра! Я знаю, что вы там!
Девочки в доме затаились как мышки. Там в Гардеробной они сжали рты и лишь строили друг дружке гримасы. Они видели маму кузин в окошко. Они ее видели, а она их — нет.
Шел дождь. И мама кузин сдалась. Она начала медленно спускаться по лестнице. Ее спина, синий плащ-накидка, поднятый капюшон, черные высокие резиновые сапоги. Сердце сжалось. Они не сводили глаз с мамы кузин. Та пару раз обернулась в надежде, что дверь все-таки откроется.
— Ой, нет, — сказала Дорис Флинкенберг, и на глаза ей навернулись слезы.
Сандра в Гардеробной положила руку Дорис на грудь. И они начали снова. Дикие поцелуи, ласки.
Они вывалились из гардероба. И потом началось — первый поцелуй, второй поцелуй, третий…
В перерывах между поцелуями и ласками Дорис вывела Сандру из Гардеробной в Спальню. В Спальню Аландца. Они там никогда не бывали, вместе вот так не бывали, прежде.
Гром и молния. Теплая мягкая земля. Против Кровавого леса…
— Этот дверной колокольчик, — проговорила Сандра, лежа потом в постели, — надо с ним что-то сделать. Пойду принесу пистолет.
Сандра ушла, а Дорис осталась лежать на кровати. Сандра вернулась не сразу. Пока Дорис ждала, ее охватило беспокойство. Теперь она на все смотрела по-новому, или по-старому, тому самому старому. Очень внимательно, чтобы собрать информацию.
Она перебирала то, что лежало на ночном столике и в его ящиках. И там, под кучей бумаг и брошюр о парусных яхтах, нашла фотографию. Достала ее и внимательно изучила.
На фотографии были Лорелей Линдберг и маленькая девочка, они стояли под дождем перед магазином. Магазином тканей, это можно было разобрать, если хорошенько присмотреться, что Дорис и сделала, но не тогда, позднее.
Сандра с рассеченной уродливой губой; Дорис Флинкенберг узнала ее и почувствовала, как по спине пробежал холодок — от нежности и любви. И Лорелей Линдберг. Ее было легко узнать, это не мог быть никто другой. Но в то же время на фотографии она выглядела немного иначе — не более чужой, но как бы более знакомой, и это пугало.
Сердце Дорис забилось, это было неприятное чувство, оно охватило ее, и с ним подступила дурнота, ей пришлось сглотнуть, чтобы отогнать тошноту. Пока она смотрела. Потому что вдруг она поняла, что именно увидела и что показалось ей знакомым.
Лорелей Линдберг в красном плаще.
Пластик — вечный материал.
Красный дождевик, никаких сомнений: это тот же проклятый плащ или, по крайней мере, точь-в-точь такой же, какой она видела на озере Буле.
Не так давно. Тот, что был на Эдди де Вир.
На ней, значит. Труп американки.
Сандра вернулась и принесла пистолет.
Дорис поспешно захлопнула ящик и ничего не сказала Сандре о своей находке.
— Ну-ка посмотрим, кто вернее попадет в яблочко.