Американка
Шрифт:
Рита-Крыса, запертая с Даниелем Даниельсоном в ларьке, который, как уже говорилось, был весьма тесным. Мир, и там тоже, хоть и иначе, был заключен в четырехугольник, совсем крошечный.
Что ей было делать? Пожаловаться начальнице?
Жанетт Линдстрём, обладавшая лицензией на монопольную торговлю в ларьке на центральной площади в летние месяцы, как уже было сказано, была мамой Даниеля Даниельсона, это стоит повторить.
— Я нахожусь с ней в сомнительных родственных отношениях, — выражался Даниель Даниельсон.
Я не очень-то люблю среды.Существует драматическое правило, на которое не следует особенно полагаться. Это правило
Все так, как есть, — весьма неуклюже на самом деле.
Итак. В жизни все, как уже говорилось, иначе. И что касается Даниеля Даниельсона, то написано — не в каких-то там пьесах, а «на звездах, по которым я читаю истинную книгу жизни», как пелось в одной песенке Дорис на невыносимой кассете «Тысяча классных танцев для больных любовью», — что если псих Даниель Даниельсон уже на третье утро притащит винтовку в ларек (куда его мама, которую он, между прочим, подозревал в гомосексуальных наклонностях, доказательства чему он постоянно рисовал на баках с мороженым, поместила его, чтобы убрать с дороги, а самой немного передохнуть и насладиться летом на даче — «Она хочет, чтобы ее оставили в покое с ее лесбиянками»), то эта винтовка не только выстрелит, но и вызовет кровопролитие еще до того, как церковные часы на площади пробьют три глухих удара (в знак того, что рабочий день Даниеля Даниельсона подошел к концу, и Жанетт Линдстрём, «лесбиянка из лесбиянок», по выражению ее сына, подкатит к ларьку, чтобы подвезти своего отпрыска назад к летнему дому на Втором мысе).
В тот день Даниель Даниельсон объявился в ларьке с двумя окошками после перерыва на завтрак и приволок с собой ружье. Он пришел пешком. Вообще-то в тот день он должен был приехать на автобусе, поскольку «лесбиянка из лесбиянок» была занята и не могла его подбросить до работы, но из этого ничего не вышло. Отчасти по политическим причинам: довериться общественному транспорту, по представлениям Даниеля Даниельсона, было слишком по-пролетарски. А главное, потому, что Даниель Даниельсон подозревал, и не без основания, что будет затруднительно провезти с собой ружье до центра Поселка. Несколько часов спустя ему определенно надоела полуденная тишина на площади, та тишина, которую через несколько лет он опишет в книге и придаст ей метафизические черты. Тишина в мире, во вселенной.В той книге, которую Рита никогда не прочитает, она будет изображена просто-напросто как миловидная продавщица, которая кричала: помогите! помогите! — и мужественно пыталась уговорить его одуматься. Ничего подобного она на самом деле не делала. Но литература — удивительная вещь: в книге ей суждено было выйти за него замуж и стать матерью его многочисленных детей, которым он и рассказывал историю о своей юности «в аду крошечного городка».
Тишина, прерываемая лишь криками чаек; эти чайки кружили и кружили над квадратом площади, словно заколдованные, роняли помет и все кричали, кричали.
Крики сопровождали и усиливали странный стук в голове Даниеля Даниельсона, нон-стоп, 24 часа в сутки. Его вдруг охватило непреодолимое желание дать этому выход.
Сначала он постучал ружьем по подставкам в ларьке, а потом стал целиться туда-сюда, куда ему заблагорассудится, будто ему без того было мало. В одну сторону, в другую, на Риту-Крысу, на «напарницу».
— Руки вверх, или я пристрелю тебя, красотка!
Рита сразу послушалась. Она так испугалась, что и не пыталась перечить. Даниель Даниельсон мог «пристрелить» ее, пусть даже из любви, в этом она ни минуты не сомневалась.
— Да он просто хотел произвести на тебя впечатление, — скажет Жанетт Линдстрём позже, подразумевая под этим все случившееся от начала до конца, включая кровопролитие, и постарается свалить всю вину на Риту.
И все же. Несмотря на страх, Рите хватило мужества сказать: стоп. Хватит уже. И перебороть свою привычку подчиняться. Посмотреть смерти в глаза.Может, и это тоже. Не сводя с него взгляда, она сказала, как можно спокойнее:
— Ну, так стреляй же. Чего ждешь?
Даниель Даниельсон смутился, ровно на долю секунды. А потом произнес, тоже совершенно спокойно:
— Значит, так ты считаешь. Спасибо, красотка.
И лицо Даниеля Даниельсона исказилось почти сатанинской усмешкой, возможно, именно тогда в голове его прозвучал щелчок — как подтверждение, что теперь он приблизился к больному месту. И безумие восторжествовало.
— Мальчишки всегда мальчишки, — скажет потом Жанетт Линдстрём. — Им трудно проявлять свои чувства.
— Ты, без сомнения, очень милая девушка, Рита.
А чайки, значит, подняли невероятный шум. Крик. Только им удалось перекричать Даниеля Даниельсона, его громкие мысли и его желание покорить мир, совершить поступок, который заметят, на который обратят внимание, это стало особенно ясно именно в те долгие секунды, пока Рита, с упертым ей в грудь дулом винтовки, — в ларьке и впрямь была теснотища, как уже говорилось, — сидела не шевелясь и не желала подчиняться. Лишь чайкам, проклятым чайкам, ни до чего не было дела.
ТЕПЕРЬ Даниель Даниельсон понял, в ту самую секунду, когда Рита сказала «так стреляй же», как ему поступить. Медленно-медленно он перевел ружье с «напарницы» на птиц, вскинул его и выстрелил. И стрелял, стрелял, стрелял, стрелял. Даниель Даниельсон был отличный стрелок, настоящий охотник, когда был в надлежащем настроении.
Так что он перестрелял немало чаек, они падали на землю — шлеп-шлеп, — и многих задели и оставили жуткое месиво из птичьих внутренностей, крови и перьев. Птицы, потеряв способность ориентироваться, врезались в стены ларька, попадали в мороженое; кровь, перья и кишки смешались с мороженым, особенно с ванильным — когда началось это смертоубийство, бак с ним оставался открытым.
Перья и кишки в мороженом. Кровь в шоколаде. Фисташки и орехи, перья, жилы и маленькие птичьи кости. Рассыпаны повсюду.
Я не очень-то люблю среды,таково было официальное объяснение Даниеля Даниельсона, которое он дал позднее. Событие, конечно, вызвало сенсацию, и Даниелю Даниельсону пришлось заплатить штраф, но, главное, он давал интервью и все такое. Моя широкая слава началась в… — такой будет первая фраза в книге «Уничтожение чаек», которую он напишет несколько лет спустя, ее переведут на тысячу языков, и она станет настоящей классикой — выдающееся, пульсирующее и анархическое описание юности в маленьком городке. Крысы из оркестра «Boomtown», возможно, прочтут ее и так поразятся, что напишут «punk-hit», или как это там называется, который окажется в высших строчках рейтинга. Я не очень-то люблю понедельники— песня о девушке из маленького городка в Англии, которая обыкновенным понедельничным утром принялась палить вокруг себя на школьной площадке — просто потому, что была не в духе, и получилась страшная кровавая бойня.