Американочки
Шрифт:
Со стоном, КАК ТОГДА, она вскидывает руки, делает шаг, и ее губы слепо тычутся в мое лицо, глаза, волосы, шею, будто хотят вылепить меня из поцелуев. Она смеется, плачет, пытаясь поцеловать мне руки, и расстегивает пуговицы рубашки на мне.
– Пожалуйста, Петр, пожалуйста...
Я обнимаю ее за плечи, я хочу отнести ее на диван.
– Нет, Петр, – говорит она, опускаясь на пол и увлекая меня за собой.
– Иди ко мне, иди ко мне, – приподняв голову, твердит она как безумная, борясь одной рукой с трусиками под поднятой шелковой юбкой.
Счастье – это такая сильная боль. Когда так высоко, что ...
Но, оказывается, не навсегда.
Ля-соль, ля-соль, – слышатся две ноты над моей головой.
Что это я, спал? Кристина сидит рядом на полу, опершись на локоть. Тихонько издали зовет меня: Пе-тя, Пе-тя.
Я провожу рукой по своему лицу. Я чувствую слабость, мне не подняться.
– Петя, мне надо идти. Прости меня, Петя. Я приеду к тебе завтра, в это же время. Собери вещи. Не спрашивай ни о чем. Завтра, в это же время.
Я лежу и смотрю, как она выходит, тихо прикрывая за собой дверь.
Кошак, задрав хвост, успевает проскочить следом.
Вечером Стефани говорит, что что-то беспокоит ее в нашем доме, чья-то заблудшая тень, какой-то дух, мытарь.
– Я должна встретиться с ним, Пьетр. Ты мне поможешь?
Я киваю, хотя мурашки бегут у меня по спине.
– Ты вернешь меня, если что, – говорит она. – Это важно. Одной можно зайти слишком далеко...
Я не рискую спросить, что значит «слишком». Будь, что будет. Я жду развязки.
Мы сели в гостиной, взялись за руки, Стефани велела мне закрыть глаза и сильно выдохнуть. Я почувствовал, что опускаюсь вместе с ней.
– Он здесь, – услышал я ее голос.
– Кто? – спросил я, не открывая глаз и ничего не видя.
– Какой-то человек. Мужчина. Ему больно. Спроси его.
– Что спросить?
– Что он здесь делает.
– Что ты здесь делаешь? – с угрозой сказал я.
– Нет, так нельзя. Не пугай его. Он не виноват.
– Что ты здесь делаешь? – мягко повторил я и сжал руку Стефани. – Ты видишь его?
– Да, он стоит рядом. Спиной ко мне. Держи меня крепче. Я попробую...
Рука Стефани затрепетала и я почувствовал страшную тяжесть, будто мне привязали к кисти гирю.
– Держи, – повторила она и замолчала.
– У вас все хорошо, – через мгновение снова услышал я ее тихий голос. – У вас будет все хорошо. Идите с Богом. И простите нас. Прощайте.
– Все, Пьетр, – услышал я. – Вдохни и открой глаза. И не отпускай мою руку.
Я увидел перед собой бледное отрешенное лицо Стефани. Она подняла веки – ее глаза целое мгновение не узнавали меня, а потом узнали.
– Спасибо, – улыбнулась она.
И я не посмел спросить – за что.
А
В одиннадцать утра внизу взвизгнули тормоза, хлопнула дверца и я услышал легкий бег по ступенькам.
Кристина. Она была в белом и светилась.
– Поехали! – радостно обняла меня. – Где твоя сумка? Черная с синей полосой. Видишь, я помню ее.
Я сел рядом и поехал, оставив кошака в доме, а ключ под крыльцом.
Мы взвились по дороге серпантином чуть ли не на самый хребет Сан-Габриэл и остановились. Далеко внизу лежала узкая голубая лужица озера. К нему почти отвестно спускались скалы. Вокруг – ни души. Воздух над вершинами гор вибрировал – будто от полноты жизни. Хотелось крикнуть – чтобы эхо летело над ущельями и каньонами и не смолкало.
– Здесь нам никто не помешает, – сказала Кристина, выключая двигатель. – У нас есть полчаса.
Она порывисто повернулась ко мне и взяла мои руки в свои:
– Прости, Петр, я вчера просто не могла с собой справиться. Я ведь думала, что ты уехал навсегда и больше не вернешься. И вдруг узнаю от Каролины, что ты здесь. Зачем она это скрывала? Не знаю, как я продержалась до вчерашнего дня. Когда ты ушел в то утро, все изменилось. Как будто я живу теперь не свою жизнь. Как будто моя жизнь зависит от того, где ты и что с тобой. Потому что я все время думаю о тебе. О тебе, о нас, как если бы мы были вместе. Не бойся сказать «нет», Петр, если ты хочешь сказать «нет». Я пойму, и все образуется. Но если... – и Крис посмотрела на меня таким взглядом, каким никогда в жизни никто на меня не смотрел. Наверное, я сам так буду смотреть в Чистилище на Архангела с весами в одной руке и карающим мечом в другой.
Я молча потянулся к ней, и все повторилось. Кроме моей слабости.
– Господи, мне тридцать восемь лет, – говорила она потом, расчесывая волосы, – а я только начинаю жить. Я даже старше тебя, Петр. Я не сошла с ума?
Вечером она позвонила мне в дом своих друзей, куда перевезла жить. Хозяева уехали на месяц к родителям в Юту – оставили ей ключи. Дом – на горе. Внизу – Лос-Анджелос, а выше только вершины Сан-Габриэла.
– Как ты там? – звучал ее голос, наполняя музыкой тепла холодную белую ракушку телефонной трубки. – Видишь оттуда Хантингтон-Бич? Выйди, посмотри. Я сейчас тоже выйду. Я почувствую твой взгляд. О, как я хочу быть рядом с тобой.
Я вышел и впился глазами в дальнюю линию огней, обрезанную тьмой океана. Между нами было километров двадцать, но я был уверен, что вижу Крис. Она стояла на цыпочках, подняв руку, чтобы я ее узнал.
Фрэнк был ее вторым мужем – первый раз она вышла замуж еще малоопытной девчонкой, за кубинского эмигранта. От него она родила мальчика, но ребенок не прожил и года. В юности ей хотелось переделать мир и Че Гевара был ее кумиром. Потом она поняла, что мир не изменить, пока не изменится сам человек. К своей новой вере она пришла благодаря Фрэнку. Он много в жизни испытал. Она любила его, но никогда не была счастлива с ним как женщина. Она вообще никогда не была счастлива в любви. Она считала, что это ей просто не дано. И вот теперь...