Американская дырка
Шрифт:
За Белым (такой город) асфальт неожиданно кончился, сменившись кое-как отглаженной грейдером грунтовкой. До этих мест не добрался покуда гудроновый бум. Дорога вилась меж каких-то густых диких кустов и сама имела вид пустынный и дикий. Оставляя за собой облако белесой, надолго повисающей в недвижимом воздухе пыли, мы проехали всю эту земляную и порой довольно тряскую канитель, встретив по пути лишь трех планировавших низко над дорогой орлов, – ни единого человека, ни одной деревни, ни одного встречного авто.
В Озерном купили болгарский перец, помидоры и смоленскую
Водка, естественно, называлась “Бархатная”.
Не доезжая Духовщины, я увидел справа от шоссе озерцо и свернул на бегущий к нему проселок. Озерцо оказалось подпруженной и разлившейся речкой Царевич – это нам поведали дети из деревни Третьяково, плескавшиеся с веселым матерком у плотины.
Тут же на невысоком холме раскинулся наполовину одичавший и уже отцветший яблоневый сад, куда по свежему прокосу мы прямиком и зарулили.
Разбив палатку на проплешине, поросшей мягким клевером (говорят, в таких местах следует рыть колодцы, так как клевер показывает близость грунтовых вод), я взял топорик и подсек сухую яблоню. С одной стороны дичающий сад было жалко, с другой – черта с два мы остановились бы здесь, будь он при хозяине.
Пока тащил яблоню к палатке, снял с травы гребнеусого щелкуна и неуклюжего лугового хрущика.
Искупались. Потом я наломал дров и занялся костром, а Капа, прихватив шампунь, отправилась мыть голову.
На ужин ели копченого сома, помидоры и сладкий перец. Капа добивала
“Изабеллу”, а я хлестал водку из бархатной бутылки – оказалась очень приличная. Почему раньше мне не приходило в голову странствовать вот так – легко, осознавая путь не как эксцесс, а как нормуправило?
Омытые каждодневной новизной будни – это ли не желанный удел человека? Я чувствовал, как внутри меня ворочается, восставая из глухого сна, древний дух скитаний – тот самый, что вел нукеров
Чингисхана к Последнему морю, а казачков в Богдайское ханство к
Золотой Бабе.
Капа почему-то рассказывала про Менделеева, про то, что на досуге он любил мастерить кожаные чемоданы, которые у него неплохо получались.
Потом – про ветеринарную лечебницу, где в списке предоставляемых услуг, наряду с купированием ушей и убийством блох, была такая – удаление голосовых связок.
Я слушал вполуха. Думал о другом. О том, что девять дней в обществе
Капы – это, пожалуй, нечеловечески много.
День третий.
Траву вокруг усыпала белая роса. На солнечный склон палатки, уже подсушенный и даже чуть прогретый, вылезли большие серые кузнечики, кобылки и прыгучие цикадки. Небо сияло беспримесной голубизной, какой-то и впрямь нездешней, неземной, ангельской.
Я искупался, пошваркал во рту зубной щеткой и вымыл голову.
Трудно описать комплекс тех чувств, которые порой пробуждала, а порой нагоняла на меня Капа. Они были какие-то умышленные, внешние, нестойкие, не то что мои чувства к Оле, о которой я не думал, не
Жалко было раздавленных на асфальте ежей.
В Ярцево выехали на трассу Москва – Минск. Отличная дорога – чистый автобан, какими Гитлер в тридцатые расчертил всю неметчину.
На заправке залили бак и купили подробную карту Смоленской губернии со всеми ее партизанскими тропами. Понравился голубой червячок
Десногорского водохранилища – решили посмотреть вживую.
У шахтерского городка Сафоново (терриконы, вагонеточные пути, металлические конструкции над угольными норами) снова повернули на юг.
Вдоль обочины появилась настоящая степная полынь. Кажется, она называется серебристой. Я заметил, что чередование пейзажей уже не трогает меня так, как трогало в первые дни пути. Должно быть, ресурс готовности к очарованию не бесконечен и при постоянной смене декораций острота восприятия притупляется – дабы вновь отточить ее, требуется передышка, остановка картинки, долгий привал. С этой целью номады и придумали себе становища. Поговорили об этом.
По всему Дорогобужу за каким-то бесом растянули “лежачих полицейских”. “Сузучка” насчитала шесть штук. Капа пошутила: вот, мол, как “Бархатная” ментяр рубит. Я подумал и улыбнулся, а то, чего доброго, решит, будто я не расслышал, и повторит. Вот Оля…
Переехали Днепр, который в этом месте не одолела бы редкая птица, разве что курица. По столь знаменательному поводу я сунул в щель приемника “L. A. Woman” Моррисона, которого Капа терпеть не могла, – а нас с люткой он пробивал до печенки… Что-то часто я ее поминаю, шельму, – Олю то есть, – хотя о ней и не думаю.
Остановились в Ельне, где в августе 41-го немцы получили по сопатке, потеряв в боях за город восемь дивизий.
В известном смысле я уже успел соскучиться по комфорту, поэтому в кафе “Теремок” первым делом отправился в сортир. Тук-тук, кто в теремочке живет? Белый унитаз, сияющие кафельные стены, зеркало, умывальник, сушилка – как мне вас не хватало в дороге, милые!..
Свинина по-милански с грибами и сыром была приготовлена отлично. И порция взрослая, не сиротская.
После “Теремка” я пошел за овощами и картошкой на видневшийся неподалеку рынок, а Капа – в лавку за пластмассовым ведерком, стиральным порошком и хозяйственным мылом.
Бывалого вида мужики, окинув надменным взглядом мои клетчатые шорты, рубашку с обрезанными по плечи рукавами и желтую бандану, посоветовали встать лагерем на левом берегу Десны: он сухой и высокий, а правый – низина и густолесье. Значит, километрах в сорока южнее Ельни будет мост, так нам перед мостом надо уйти влево, на грунтовку, – там, за деревней Колпино, найдем хорошее местечко.