Американская трагедия. (Часть 2)
Шрифт:
– Нет, не изменилось, – ответил Клайд.
– И вы сердились на себя, говорите вы, за то, что не находили в себе сил свершить задуманное?
– Да, это тоже было. Но я и жалел Роберту, понимаете? А может быть, еще и боялся. Я сам сейчас точно не знаю. Может быть, да, а может быть, и нет.
Преподобный Мак-Миллан покачал головой. Так странно все это! Так неопределенно! Так дурно! И все же…
– Но в то же время, если я вас верно понял, вы сердились и на нее за то, что она довела вас до такого положения?
– Да.
– Заставила вас разрешать столь
– Да.
Мак-Миллан огорченно поцокал языком.
– И тогда вам захотелось ее ударить?
– Да, захотелось.
– Но вы не смогли?
– Не смог.
– Да будет благословенна милость божия. Но в этом ударе, который вы ей нанесли, – нечаянно, как вы говорите, – сказалась все же ваша злоба против нее. И потому удар вышел такой… такой сильный. Вы не хотели, чтобы она к вам приближалась?
– Не хотел. По крайней мере так мне теперь кажется. Я не могу сказать с уверенностью. Может быть, я был немножко не в себе. То есть… ну, очень взволнован… почти болен. Я… я…
Клайд сидел перед ним, в тюремной полосатой одежде, остриженный под машинку, и силился честно и беспристрастно представить все, как оно было на самом деле, ужасаясь, что ему не удается даже для самого себя точно установить, виновен он или не виновен. Да или нет?
И преподобный Мак-Миллан, сам крайне взволнованный, мог только пробормотать:
– «Широки врата и просторен путь, ведущий к погибели». – Потом прибавил: – Но вы встали, чтобы прийти ей на помощь?
– Да, потом я встал. Я хотел подхватить ее, когда увидел, что она падает. Оттого и опрокинулась лодка.
– Это верно, что вы хотели ее подхватить?
– Не знаю. В ту минуту, по-моему, хотел. Во всяком случае, я пожалел, что так вышло.
– Но можете ли вы сказать точно и определенно, как перед богом, что вы пожалели об этом и что в ту минуту вы хотели ее спасти?
– Знаете, все произошло так быстро, – начал Клайд нервно, почти с отчаянием в голосе, – я просто боюсь утверждать. Нет, я не уверен, что пожалел очень сильно. Нет. Честное слово, я теперь сам не знаю. Иногда мне кажется: да, пожалуй, а иногда я сомневаюсь. Но когда ома исчезла под водой, а я выплыл на берег, тут я пожалел… немножко. Но была и радость – понимаете, ведь я почувствовал, что свободен… и страх тоже… Вы понимаете…
– Да, да, я понимаю. Вы думали об этой мисс X. Но раньше, когда вы только увидели, что она тонет…
– Тогда – нет.
– Вам не хотелось спасти ее?
– Нет.
– Вам не было тяжело? Не было стыдно?
– Стыдно – да, пожалуй. Может быть, и тяжело тоже. Я понимал, что все это ужасно. Я это чувствовал. Но все-таки… понимаете…
– Да, да, конечно. Эта мисс X. Вам хотелось вырваться.
– Да… но главное, я испугался, и мне не хотелось помогать ей.
– Понятно, понятно… Наверно, вы думали о том, что, если она утонет, вы сможете уйти к мисс X. Об этом вы думали?
Губы преподобного Мак-Миллана плотно и скорбно сжались.
– Да.
– Сын мой! Сын мой! Значит, вы совершили убийство в сердце своем!
– Да, вы правы, – задумчиво сказал Клайд. – Я уже и сам пришел к мысли, что это было именно так.
Преподобный Мак-Миллан помедлил, потом, чтобы укрепить свой дух для непосильной задачи, стал молиться – безмолвно, про себя: «Отче наш, иже еси на небеси – да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя – яко на небеси и на земли». Потом вышел из своей неподвижности.
– Послушайте меня, Клайд. Нет Греха слишком большого для милосердия божьего. Я твердо знаю это. Он сына своего послал смертью искупить зло мира. Он простит и ваш грех, если только вы покаетесь. Но этот замысел! Этот ваш поступок! Многое вам надо замаливать, сын мой, очень многое! Ибо в глазах господа, боюсь я… да… Но все же… Я буду молиться о том, чтобы господь просветил меня и наставил. То, что вы рассказали мне, странно и страшно. На это можно смотреть по-разному. Может быть… но, впрочем, молитесь. Молитесь здесь, со мною, о ниспослании света очам нашим.
Он склонил голову и несколько минут сидел молча, и Клайд, тоже молча, а сомнении и нерешительности, сидел рядом с ним. Потом Мак-Миллан начал:
– О господи, не отринь меня в ярости твоей и не покарай во гневе твоем. Помилуй меня, господи, ибо я слаб… Исцели меня в моем стыде и печали, ибо душа моя изранена и темна пред очами твоими. Изгони нечестие из сердца моего. Осени меня, господи, праведностью твоею. Изгони нечестие из сердца моего и забудь о нем.
Клайд сидел, опустив голову, – тихо, совсем тихо. Теперь и он был потрясен и полон скорби. Да, видно, он совершил большой грех. Большой, тяжкий грех! И все же… Но тут преподобный Мак-Миллан умолк и встал, и Клайд тоже поспешил встать.
– Мне пора, – сказал Мак-Миллан. – Я должен помолиться… подумать. Все, что вы рассказали, смутило и взволновало меня. Видит бог, это так. А вы – вы, сын мой, ступайте к себе и продолжайте молиться в одиночестве. Кайтесь. На коленях просите господа о прощении, и он услышит вас. Да, да. Услышит. А завтра – или как только я почувствую себя готовым – я опять приду. Но не отчаивайтесь. Молитесь и молитесь, ибо только в молитве и покаянии – спасение. Уповайте на могущество того, кто весь мир держит в деснице своей. Его могущество и милосердие сулят вам прощение и мир душе вашей. Истинно так.
Он постучал в решетку кольцом ключа, который держал в руке, и надзиратель, шагавший по коридору, сейчас же подошел.
Преподобный Мак-Миллан проводил Клайда до его камеры и постоял, покуда его вновь запирали в эту тесную клетку; потом простился и вышел. Все, что он услышал сегодня, тяжелым камнем лежало у него на душе. А Клайд остался со своими размышлениями обо всем сказанном и о том, как это отразится на Мак-Миллане и на нем самом. Его новый друг был так подавлен. С каким ужасом и болью он выслушал все это! Неужели же он, Клайд, действительно и безоговорочно виновен? Действительно и безоговорочно заслуживает смерти за свою вину? Может ли быть, чтобы преподобный Мак-Миллан решил именно так? Несмотря на всю свою кротость и милосердие?