Американские боги
Шрифт:
Тень знал это худое лицо. Знал, что под черной шапкой водителя окажутся стриженные под ежик оранжевые волосы. Знал, что при улыбке губы этого человека встопорщатся рубцами старых шрамов.
– Хорошо выглядишь, верзила, – сказал шофер.
– Ло'кий? – Тень настороженно поглядел на бывшего сокамерника.
Тюремные друзья – хорошая вещь: они помогут пройти через дурные места, пережить черные времена. Но тюремная дружба заканчивается у ворот тюрьмы, тюремный друг, возникающий в твоей жизни – это едва ли подарок судьбы.
– Господи. Ло'кий Злокозны, –
– А ты тормоз, – сказал Локи, – но рано или поздно все же въезжаешь. – И губы его скривились улыбкой в шрамах, и в запавших глазах заплясало оранжевое пламя.
Они сидели в номере Тени в заброшенном мотеле, на одной кровати, но на разных концах матраса. Звуки из комнаты толстого мальчишки почти стихли.
– Тебе повезло, когда мы вместе сидели, – сказал Локи. – Без меня ты бы в первый год не выжил.
– Разве ты не мог выйти, если бы захотел?
– Проще отсидеть. – Локи помедлил. – Ты пойми, что такое бог. Магии в этом нет никакой. Ты – это просто ты, но такой, в какого люди верят. Это как быть концентрированной, увеличенной сущностью тебя самого. Это как стать громом, или мощью бегущего коня, или мудростью. Ты вбираешь в себя всю веру и становишься выше, круче, становишься чем-то большим, чем человек. Ты кристаллизуешься. – Он снова помолчал. – А потом приходит день, и о тебе забывают, в тебя больше не верят, не приносят тебе жертв, им теперь плевать, и вот ты уже играешь в наперстки на углу Бродвея и Сорок третьей.
– Почему ты оказался в моей камере?
– Случайность. Чистой воды случайность.
– А теперь ты возишь оппозицию.
– Можешь так их называть. Все зависит от того, на чьей ты стороне. На мой взгляд, я вожу команду победителей.
– Но вы со Средой – одного народа, вы оба…
– Из скандинавского пантеона. Ты это хотел сказать?
– Ага.
– Ну и что? Теперь помялся Тень.
– Вы, наверное, были друзьями. Когда-то.
– Нет. Друзьями мы никогда не были. Мне не жаль, что он мертв. Он тащил нас назад в прошлое. А теперь, когда его нет, остальным придется взглянуть фактам в лицо: надо измениться или умереть, развиваться или сгинуть. Он мертв, война окончена.
– Не настолько уж ты глуп. – Тень недоуменно поглядел на Локи. – Ты же всегда был хитер. Смерть Среды ничему не положит конец. Она только столкнула с насестов тех, кто желал отсидеться в сторонке.
– Опять путаешь метафоры, Тень. Дурная привычка.
– Как скажешь. И все-таки это правда. Господи, да его смерть за пару минут сделала то, чего он добивался последние несколько месяцев. Она их объединила. Дала им во что верить.
– Может и так. – Локи пожал плечами. – Насколько я понимаю ход мыслей здешних воротил: уберите зачинщика, и хлопоты исчезнут сами собой. Впрочем, это не мое дело. Я просто кручу баранку.
– Скажи, а почему все из-за меня всполошились? Они так себя ведут, словно я важная птица. Какое имеет значение, что я делаю?
– Понятия не имею. Ты был важен для нас потому, что был важен для Среды. А вот почему… Пожалуй, вот тебе еще одна из мелких загадок природы…
– Устал я от загадок.
– Да? А по мне, так они придают миру пикантность. Как соль подливе.
– Выходит, ты шофер. Ты всех их возишь?
– Тех, кого нужно, – сказал Локи. – Тоже заработок. Подняв к самому лицу наручные часы, он нажал на кнопку: циферблат замерцал бледно-голубым, подсветил снизу его лицо, придав ему что-то высокомерное и загнанное одновременно.
– Без пяти полночь. Пора, – сказал Локи. – Идешь?
Тень сделал глубокий вдох.
– Иду.
Они прошли по темному коридору мотеля до номера пятого. Локи вынул из кармана коробок спичек, зажег одну, чиркнув о ноготь большого пальца. Мгновенная вспышка обожгла зрачки Тени. Мигнул, потом загорелся ровно фитиль свечи. За ним – второй. Локи зажег еще одну спичку и отошел к окну – поджигать все новые и новые огарки, расставленные по подоконникам, в изголовье кровати и на рукомойнике в углу.
Кровать вытащили от стены на середину комнаты, так что со всех сторон до стен оставалось пустое пространство в несколько футов. Матрас был накрыт простынями, дешевыми и старыми гостиничными простынями, изношенными и испещренными пятнами. Поверх простыней неподвижно лежал Среда.
Одет он был в тот самый светлый костюм, который был на нем, когда его застрелили. Правая сторона его лица была нетронутой, целой и не испачканной кровью. Левая превратилась в кровавое месиво, и левое плечо и левый лацкан были усеяны темными пятнышками. Руки лежали по бокам тела. Выражение на развороченном лице было далеко не мирное: Среда выглядел обиженным – до глубины души, по-настоящему обиженным, исполненным ненависти, гнева и подлинного безумия. А подо всем этим притаилось удовлетворение.
Тень вообразил себе, как умелые руки мистера Шакала разглаживают ненависть и боль, восстанавливая лицо Среды воском и гримом гробовщика, одаривая его последним покоем и достоинством, в которых отказала ему даже смерть. Но даже в смерти Среда не казался меньше. И от него по-прежнему слабо пахло «Джеком дэниэлсом».
По равнине гулял ветер: Тень слышал, как он завывает вокруг старого мотеля в воображаемом центре Америки. Оплывая, мерцали свечи на подоконнике.
В коридоре раздались шага. Стук в дверь, голос: «Пора, поспешите», шарканье шагов. Входя в номер, все склоняли головы.
Первым вошел Город, за ним последовала Медия, а затем появились мистер Нанси и Чернобог. Последним пришел толстый мальчишка: на лице у него красовались свежие синяки, а губы все время шевелились, словно он самому себе повторял какую-то мантру, но не издавал при этом ни звука. Тень вдруг понял, что жалеет его.
Без церемоний и без единого слова все выстроились вокруг тела – каждый на расстоянии вытянутой руки от соседа. Меж собравшимися в комнате, зародившись, стало нарастать напряжение, сам воздух словно исполнился благоговения: ничего подобного Тень никогда не испытывал раньше. Тишина, ни звука, только потрескивание свечей и завывание ветра.