Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2

Томас Джефферсон

Наша революция началась на более благоприятной основе. Она подарила нам альбом, на котором мы вольны были сделать любую надпись. У нас не было возможности рыться в устарелых документах, отыскивать королевские рукописи на пергаменте или заняться исследованием законов и учреждений полуварварских предков. Мы обратились к тому, что было дано природой, и нашли эти законы отпечатанными в своих сердцах. Однако мы не воспользовались всеми преимуществами своего положения. Нам никогда не разрешалось иметь самоуправление. Когда мы были вынуждены вступить на этот путь, мы оказались новичками в этой науке. Ее принципам и формам нас прежде мало обучали. Мы сами установили некоторые из этих основных принципов, но далеко не все. Согласно большинству конституций наших штатов, вся власть наследуется народом; он может пользоваться ею сам во всех случаях, когда считает себя компетентным (например, при выборе своих исполнительных и законодательных должностных лиц и вынесении решений присяжными из народа, во всех судебных случаях, в которых какое-либо обстоятельство требует проверки), или может

выступать через представителей, избранных на основании свободных и равных выборов; народ обладает правом и долгом всегда быть вооруженным; народ имеет право на свободу личности, свободу вероисповедания, свободу собственности и свободу печати. В структуре нашей законодательной власти опыт, по нашему мнению, показал пользу постановки вопросов перед двумя различными совещательными органами; но при этом естественное право было неправильно понято: некоторые делали один из этих органов, а другие — оба представителями собственности вместо людей; тогда как двойное обсуждение могло быть также достигнуто без всякого нарушения истинного принципа путем требования большего срока действия одного из органов или выбора соответствующего числа представителей, причем последние разделялись бы по жребию на две палаты, и это разделение периодически возобновлялось бы, чтобы разбить всякие интриги. Вирджиния, уроженцем и жителем которой я сам являюсь, была не только первым из штатов, но думаю, я могу сказать, первым государством в мире, которое мирным путем собрало своих мудрых людей для создания основ конституции, записала их и поместила в свой архив, где каждый мог свободно обратиться к ее тексту. Но этот акт был весьма несовершенен. Другие штаты, приступив к составлению своих конституций, внесли последующие усовершенствования. Некоторые из них с новыми поправками, сделанными на основании приобретенного опыта, приняли, по общему мнению, более совершенную форму. Мой родной штат продолжает до сих пор свой premiere ebauche ^{4}, но сейчас он предлагает созвать собрание для внесения поправок [к конституции]. Наряду с прочими усовершенствованиями, я надеюсь, будет принято подразделение наших округов на административные районы. Округ занимает площадь, равную в среднем 24 кв. милям, а площадь каждого административного района должна составлять около 6 кв. миль и будет соответствовать «сотням» вашего саксонца Альфреда. В каждом районе могли бы быть: 1) начальная школа, 2) отделение милиции с офицерами, 3) мировой судья и констебль; 4) каждый район должен проявлять заботу о своих бедных, 5) о дорогах, 6) о своей полиции, 7) избирать из числа своих сограждан одного или нескольких присяжных для присутствия в суде и 8) отдавать в нижней палате голоса за всех должностных лиц, намеченных к избранию. Таким образом, каждый район представлял бы собой небольшую республику, и каждый человек в штате стал бы активным членом народного правительства, осуществляя лично большую часть прав и выполняя большую часть обязанностей, хоть и второстепенных, но тем не менее важных и находящихся вполне в его компетенции. Человеческий разум не может придумать более прочной основы для свободной, прочной и хорошо управляемой республики.

Что касается правительства нашего штата и федерального [правительства], я не думаю, чтобы взаимоотношения между ними правильно понимались иностранцами. Они обычно считают, что штат подчиняется федеральному правительству. Однако это не так. Они — координирующие департаменты одного-единого целого. За правительством штата сохраняется вся законодательная и административная власть в делах, касающихся только его собственных граждан, а федеральному правительству отдается все касающееся иностранцев или граждан других государств; лишь эти функции являются федеральными. Первое занимается внутренними делами, второе — внешними, но то и другое — внутри одного и того же государства; ни одно из них не контролирует другого, кроме как в пределах своего собственного департамента. Есть лишь одно или два исключения в этом разделении власти. Но вы можете спросить: если два департамента требуют одинакового предмета власти, то где же тот общий суперарбитр, который мог бы в конце концов сделать между ними выбор? В несущественных вопросах и случаях, не требующих безотлагательных решений, мудрость обеих сторон не даст им вмешиваться в сомнительные дела; но если нельзя этого избежать или прийти к компромиссному решению, следует созвать конгресс штата, с тем чтобы приписать эту спорную власть тому департаменту, который сочтут наиболее подходящим для этой цели. Вникая в эти подробности, вы можете понять, что мы еще не усовершенствовали своих конституций настолько, чтобы отважиться считать их не подлежащими никаким изменениям. Но даже в их теперешнем состоянии мы считаем, что вносить в них какие-либо изменения может только народная власть, назначая специально для этой цели выборы представителей, которые до тех пор являются lex legum ^{5}.

Могут ли конституции не изменяться? Может ли одно поколение навеки связывать другое и все последующие? Думаю, что нет. Творец создал землю для живых, а не для мертвых. Власть и права могут принадлежать лишь людям, а не вещам, не какой-то материи, лишенной воли. Мертвые — даже не предметы; частицы материи, составлявшей их тело, становятся затем частью тела других животных, растений или минералов, тысячью каких-то форм. Чему же тогда приписать власть и права, которые они имели, будучи людьми? Поколение может связывать себя, пока его большинство продолжает жить; когда же оно исчезает, на его место становится другое большинство, которое держит в своих руках власть и права, принадлежавшие когда-то его предшественникам, и может изменять их законы и учреждения по своему усмотрению. Итак, ничто не является неизменным, кроме прирожденных и неотъемлемых прав человека.

Мне было приятно найти в Вашей книге формальное опровержение судебной узурпации законодательной власти, поскольку таковую судьи узурпировали в своих неоднократных решениях, согласно которым христианство — часть обычного права. Доказательство обратного, которое Вы приводите, неоспоримо, а именно: обычное право существовало, когда англосаксы были еще язычниками, во времена, когда они не слышали упоминания имени Христа и не знали даже о его существовании.

ТОМАС ПЕЙН

Век разума

Исследование истинной и вымышленной теологии

Часть первая

МОИМ СОГРАЖДАНАМ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ АМЕРИКИ

Я вручаю нижеследующее сочинение Вашему покровительству. Оно содержит мое суждение о религии. Вы отдадите мне должное, вспомнив, что я всегда упорно отстаивал право каждого человека на свое собственное мнение, смоль бы оно ни отличалось от моего. Тот, кто отрицает за другими это право, превращается в раба своего нынешнего мнения, ибо лишает себя нрава изменить его.

Самое сильное оружие против ошибок всякого рода — разум. Я никогда не употреблял и, надеюсь, не употреблю иного оружия.

Ваш любящий друг и согражданин Томас Пейн

Париж, 8 Плювиоза, второй год Французской Республики, единой и неделимой.

27 января ст. стиля, 1794 г.

Исповедание веры автора

Уже в течение нескольких лет я намеревался опубликовать мои мысли о религии. Я хорошо сознаю трудности, связанные с этим предметом, и из этих соображений отложил его осуществление до более позднего периода моей жизни. Я предполагал, что этот труд будет моим последним приношением согражданам всех наций, причем в такое время, когда чистота мотивов, побудивших меня к этому, не возбудит сомнения даже у тех, кто, может быть, не одобрит самый труд. События, которые произошли сейчас во Франции и привели к уничтожению всего национального института духовенства и всего относящегося к принудительным системам религии и атрибутам веры, не только поторопили меня исполнить мой замысел, но и сделали работу такого рода необходимой, для того чтобы при общем крушении предрассудков, ложных систем правительства и ложной теологии мы не потеряли из виду нравственности, человечности и той теологии, которая истинна.

Несколько моих коллег и сограждан во Франции подали мне пример, изложив избранное ими индивидуальное исповедание веры, и я сделаю то же самое; я сделаю это с той искренностью и откровенностью, с какой ум человека может общаться только с самим собой.

Я верю в одного бога и не более и надеюсь на счастье за пределами этой жизни.

Я верю в равенство людей и полагаю, что религиозные обязанности состоят в справедливости поступков, милосердии и стремлении сделать наших собратьев счастливыми.

Но для того чтобы не предположили, что я вдобавок к этому верю еще во что-то, я на страницах настоящего сочинения сказал, во что я не верю, и указал основания, почему я в это не верю.

Я не верю в религии, исповедуемые еврейской, римской, греческой, турецкой, протестантской или какой-либо другой известной мне церковью. Мой собственный ум — моя церковь.

Все национальные церковные учреждения, будь то еврейские, христианские или турецкие, представляются мне не чем иным, как человеческим изобретением, предназначенным для того, чтобы запугивать и порабощать человечество, монополизировать власть и доходы.

Заявляя это, я не думаю осуждать тех, кто верует иначе. Они имеют такое же право на свою веру, как я на свою. Однако для счастья человека необходимо, чтобы он был духовно честен перед собой. Безверие не состоит в веровании или неверовании, оно состоит в том, что человек притворяется верующим в то, во что он на самом деле не верит.

Невозможно учесть то нравственное зло, если можно так выразиться, которое духовная ложь произвела в обществе. Когда человек настолько развратил и проституировал чистоту своего ума, что заявляет о своей вере в такие вещи, в какие он на деле не верит, он готов уже совершить любое другое преступление. Он берется за ремесло священника ради наживы и, для того чтобы быть годным к этому ремеслу, начинает с вероломства. Можно ли представить себе что-либо более разрушительное для нравственности?

Вскоре после того, как я опубликовал в Америке памфлет «Здравый смысл», я понял чрезвычайную вероятность того, что за революцией в системе правления последует революция в системе религии. Преступная связь церкви и государства, где бы она ни имела место, у евреев, христиан или турок, так эффективно запретила, под угрозой различных кар и взысканий, всякую дискуссию по установленным верованиям и основным принципам религии, что до тех пор, пока не будет изменена система правления, эти вопросы не смогут быть честно и открыто поставлены перед миром. Но когда это будет сделано, последует революция в системе религии. Человеческие вымыслы и вмешательство попов будут уничтожены, и человек вернется к чистой, незапятнанной, девственной вере в одного бога и не более.