Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
5. Они были искажены еще больше последователями схизматизма, которые находили интерес в софистике и извращении простых доктрин, которым он учил, перенося на них мистицизм греческих софистов, запутывая тонкими хитросплетениями, затемняя их [смысл] жаргоном вплоть до того, что добропорядочные люди отвергали все с отвращением и смотрели на Иисуса как на обманщика.
Несмотря на все эти неблагоприятные обстоятельства, предстоящая перед нами нравственная система Христа, будучи связана со стилем и духом богатых [мыслью] фрагментов, которые он оставил нам, является наиболее совершенной и возвышенной из всех тех, которые когда-либо проповедовались человеком.
Вопрос о том, был ли он божеством или находился в непосредственной связи с ним, как утверждают одни из его последователей и отрицают другие, не относится к данной теме, поскольку я оцениваю лишь достоинства, внутренне присущие его учению.
1. Он исправил теизм евреев,
2. Его нравственные доктрины, относящиеся к ближним и друзьям, более чисты и совершенны, чем самые правильные доктрины философов и тем более чем доктрины евреев; они значительно превосходят как те, так и другие в отношении филантропии по отношению ко всем, а не только к близким, друзьям, соседям и соотечественникам; он всех собирает в одну семью, скрепленную любовью, милосердием, миром, общим желанием и общей помощью. Развитие этого главного [учения] убеждает в особом превосходстве системы Иисуса над всеми другими.
3. Положения философии и еврейского кодекса обращены только к поступкам [людей]. Он же обращался к сердцу человека, создавал свой суд в его мыслях и очищал воды в первоисточнике.
4. Он настойчиво учил доктринам будущего состояния, в котором евреи либо сомневались, либо не верили в него, и пользовался этим учением действенно, как важным побудительным мотивом, дополнительно к другим мотивам нравственного поведения.
[Поведение и манеры]
Т. ДЖЕФФЕРСОН — ТОМАСУ ДЖЕФФЕРСОНУ РАНДОЛЬФУ {1}
24 ноября 1808 г.
Почему я должен оспаривать его взгляды? Его заблуждения не приносят мне вреда. Нужно ли мне становиться Дон-Кихотом и приводить всех людей силой аргументов к одному мнению? Если какой-нибудь факт неправильно излагается, возможно, человека, утверждающего упомянул хорошее настроение как один из моментов, сохраняющих наш мир и спокойствие. Это — одно из самых действенных средств. Хорошему настроению так легко подражает и помогает искусственно выработанная вежливость, что это также становится важным приобретением. Действительно, вежливость — это искусственно созданное хорошее настроение; она заменяет естественное отсутствие последнего и входит в привычку, при этом происходит почти равная замена настоящей добродетели. Это — привычка приносить в жертву все мелкие удобства и привилегии ради тех, с кем мы встречаемся в обществе; она может доставить людям удовольствие, а от нас требует лишь минутной предупредительности. Вежливость сводится к тому, чтобы придать нашим выражениям приятный оборот, ласкающий слух, примиряющий людей, в результате чего они остаются довольны нами, а мы — сами собой. Какая дешевая цена во имя блага другого! Если так реагировать на грубости, сказанные человеком, это приводит его в чувство, останавливает его и действует на него благотворно; благодаря вашему доброму характеру он оказывается у ваших ног в глазах общества.
Но, высказывая продиктованные благоразумием правила для руководства [нашим поведением] в обществе, я не должен забывать об одном важном положении: никогда не вступать ни с кем в спор. Я ни разу не видел, чтобы кто-либо из спорящих убедил другого аргументами. Но мне часто приходилось видеть, как, разгорячившись, люди становятся грубыми и вступают в драку. Убеждение — либо результат нашего собственного хладнокровного размышления в одиночестве, либо бесстрастное взвешивание про себя того, что мы слышим от других, оставаясь сами не вовлеченными в спор. Одним из правил доктора Франклина, благодаря которому он прежде всего и прослыл милейшим человеком в обществе, было: «Никогда никому не возражай».
Если он бывал вынужден выразить свое мнение, он делал это скорее задавая вопрос, как бы для справки, или высказывая сомнение.
Когда я слышу, как кто-то высказывает мнение, которого я не разделяю, я говорю себе: он так же имеет право на свое мнение, как я — на свое это, вознаградят, поверив ему, и я не имею права лишать его этой благодарности. Если ему понадобится какая-нибудь информация, он попросит об этом, и тогда я сообщу ее в обдуманных выражениях; но если он продолжает верить своей собственной версии и проявляет желание спорить со мной по этому поводу, я его выслушиваю, но ничего не возражаю. Если он предпочитает заблуждаться, это его дело, а не мое.
Среди нас чаще всего встречаются два класса спорщиков. Первый — из числа молодых студентов, только вступивших на порог науки, со своими первыми взглядами по поводу ее основных принципов; их представления еще не содержат подробностей и вариантов, которые при дальнейшем развитии расширят их знания. Второй класс спорщиков, которых мы встречаем в обществе, состоит из раздражительных и грубых людей, пристрастившихся к политике. (Добродушие и вежливость никогда не вносят в смешанное общество вопросов, по которым, как можно предвидеть, возникнут различные мнения.) От тех и других спорщиков держись, мой дорогой Джефферсон [Рандольф] в стороне так же, как ты бы чуждался зараженных желтой лихорадкой или чумой. Находясь среди них, считай, будто ты среди больных Бедлама, больше нуждающихся в совете по части медицины, чем морали.
Будь только слушающим, будь скрытен и старайся выработать в себе привычку молчать, особенно о политике. В том беспокойном состоянии, в котором находится наша страна, никакая попытка призвать кого-либо из этих пылких фанатиков к порядку не приведет к добру ни фактически, ни в принципе. Они твердо определили свою линию поведения как в отношении фактов, в которые они будут верить, так и в отношении взглядов, согласно которым будут поступать. Поэтому проходи мимо них, как мимо рассерженного быка; не пристало здравомыслящему человеку пререкаться по дороге с таким животным.
[Принципы Иисуса]
Т. ДЖЕФФЕРСОН — Д. АДАМСУ {1}
Монтичелло. 12 октября 1813 г.
Дорогой сэр...
Для того чтобы сравнить нравственные принципы Ветхого и Нового заветов, потребуется тщательное изучение первого, отыскание во всех его книгах нравственных предписаний и их осуществление на протяжении его истории, а также принципов, которые они доказывают. Для того чтобы оценить их по справедливости, должна быть исследована в качестве комментария к ним еврейская философия, должны быть изучены и поняты Мишна, Гемара, Кабала, Иецирах, Зогар, Кошри и их Талмуд {2}. Брукер {3}, кажется, глубоко вник в эти хранилища этики, а Энфильд {4}, конспектировавший его, делает следующее заключение: «Этика столь мало объяснялась евреями, что во всей их компиляции, называемой Талмудом, есть только один трактат на темы нравственности. Их книги о нравственности главным образом состоят в подробном перечислении обязанностей. Из закона Моисея были выведены 613 предписаний, которые были разделены на два класса, утвердительный и отрицательный, 248 [предписаний] в первом и 365 в последнем. Это дает читателю некоторое представление о низком уровне нравственной философии у евреев в средние века. Добавим, что из этих 248 утвердительных предписаний только 3 рассматривались как обязательные в отношении женщин, а для того, чтобы быть спасенным, считалось достаточным в смертный час выполнить какой-нибудь один закон; соблюдение остальных считалось необходимым лишь для того, чтобы увеличить блаженство в будущей жизни. Какая ужасная развращенность чувства и нравов должна была преобладать, прежде чем к этим испорченным правилам поведения возникло доверие! Из этих сочинений нельзя составить последовательную систему учения о нравственности» (Энфильд, кн. 4; гл. 3). Иисус предпринял реформацию этой «ужасной развращенности». При выяснении чистых принципов, которым он учил, мы должны сбросить искусственные одежды, в которые их нарядили попы, исказившие их в разных формах, как орудия своего обогащения и власти. Мы должны отвергнуть платонистов и плотинистов, стагиритов и гамалиелитов, эклектиков, гностиков {5}и схоластиков, их сущности и эманации, их логосы и демиурги, эонов {6}и демонов, женских и мужских, и т. п. и т. п., или, проще говоря, бессмыслицу. Мы должны свести нашу книгу только к простым евангелистам, выбрав даже из них лишь слова Иисуса, отбросив двусмысленные выражения, в которые они облечены, так как часто забывалось или не понималось то, что он обронял, а за его изречения выдавались собственные неправильные представления и умонепостижимо выражалось другим то, чего они и сами не понимали. И тогда останется наиболее возвышенный и благотворный кодекс нравственности, который когда-либо был предложен человеку. Для собственной пользы я совершил эту операцию, отбрасывая стих за стихом из печатной книги и собирая материал, который, очевидно, принадлежал ему и который так же легко различим, как алмаз в навозной куче.
В результате получилось 46 страниц в 1/8 долю листа чистых, неподдельных доктрин, таких, какие проповедовали и в соответствии с которыми действовали неграмотныеапостолы, апостолические отцы и христиане первого века. Их платонизированные преемники в действительности в иные времена, чтобы узаконить извращения, которые они внесли в учение Иисуса, сочли необходимым отречься от ранних христиан которые черпали свои принципы из уст самого Христа, его апостолов и современных им отцов [церкви] Они отлучили последователей этих ранних христиан как еретиков, заклеймив их позорным именем эбионитов или беггардов {7}.