Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2
Шрифт:
[Аристократия и свобода]
Т. ДЖЕФФЕРСОН — ДЖ. АДАМСУ
Монтичелло, 28 октября 1813 г.
Дорогой сэр...
Отрывок, который Вы цитируете из Феогнида {1}, я думаю, скорее относится к этике, чем к политике. Все произведение представляет собой моральную проповедь, parainesis, а приводимый отрывок звучит как упрек человеку, который, занимаясь своими домашними животными, стремится повысить ценность их породы, используя для этого самых лучших самцов, но не обращает никакого внимания на улучшение своей собственной расы; человек смешивается путем брака с порочными, уродливыми или старыми из честолюбивых побуждений или ради своего благополучия. Это соответствует принципу, принятому позднее пифагорейцами и выраженному Океллом {2}в другой форме: Peri de tes ek ton allelon antropon geneseos и т. д. — oych hedones heneka he mixis. Насколько позволяет неразборчивость оригинала, перевод этого принципа таков: «Что касается половой связи людей, как и с кем она должна происходить, то мне кажется правильным, чтобы она была чиста, соответствовала законам благопристойности и святости, происходила в браке. Прежде всего необходимо установить, что люди вступают в связь не ради удовольствия, а ради потомства. Половая способность и стремление к совокуплению даны человеку богом не ради удовольствия, а для продолжения рода. Не может рожденный смертным быть причастным к божественной жизни. Не дав бессмертия людям, бог наделил их способностью непрерывно продолжать человеческий род. Поэтому мы устанавливаем как принцип, что в половую связь вступают не ради удовольствия». Однако
Я считаю лучшим средством именно то, которое предусмотрено нашими конституциями, а именно: предоставить гражданам свободный выбор и возможность отделить истинную аристократию от псевдоаристократии, зерно — от плевел. В целом они изберут действительно достойных и мудрых. В некоторых случаях богатство может их испортить, а происхождение — ослепить; но это произойдет не в той степени, чтобы быть опасным для общества.
Возможно, различие в наших мнениях в известной мори является результатом характерных отличий тех [штатов], в которых мы живем. На основании того, что я лично видел в Массачусетсе и Коннектикуте, и еще больше в результате того, что слышал, а также из описания, которое Вы сами дали, столь хорошо зная его [Массачусетс], можно прийти к заключению, что в этих двух штатах, по-видимому, существует традиционное благоговение перед определенными семьями, вследствие чего правительственные должности чуть ли не передаются по наследству в этих семьях. Я предполагаю, что начиная с раннего периода Вашей истории члены этих семей, которым посчастливилось обладать добродетелью и талантами, честно использовали их на благо народа и благодаря своей деятельности внушили любовь к себе.
Ассоциируя с Вами [штат] Коннектикут, я имею в виду лишь политическую сторону, а не моральную. Ибо, сделав Библию обычным правом своей земли, [жители этого штата], по-видимому, выработали свое нравственное поведение по образцу предания об Иакове и Лаване {4}. Но хотя у Вас право наследования должностных мест может в некоторой степени основываться на действительных фамильных заслугах, все же в значительно большей мере оно проистекает от вашего строгого союза церкви и государства. Эти семьи канонизированы в глазах народа по простому принципу: «Ты—мне, а я—тебе». В Вирджинии нет ничего подобного. Наше духовенство, застрахованное до революции от соперничества благодаря установленному жалованью {5}, не давало себе труда добиваться влияния на народ. В определенных семьях имелись большие накопленные богатства, которые передавались из поколения в поколение; это делалось согласно английскому закону о порядке наследования. Единственным предметом желаний для богатых было место королевского советника. Весь двор тогда оплачивался, включая короля и его ставленников; и они подвергались обличениям при всех столкновениях между королем и народом. Отсюда их непопулярность; и эта непопулярность продолжает оставаться за ними. Какой-нибудь Рандольф, Картер или Бурвел должен обладать большим личным превосходством над простым соперником, избираемым народом, даже по сей день.
На первой сессии нашего законодательного собрания после [принятия] Декларации независимости мы издали закон, отменяющий право наследования. За этим последовала отмена привилегии первородства на наследование недвижимости и установление права раздела земли, находящейся в разных штатах, между всеми детьми или другими родственниками. Эти законы, написанные мной, положили начало уничтожению псевдоаристократии {6}. И если бы законодательная власть приняла другой закон, подготовленный мной, наша работа была бы завершена. Речь идет о законе о более широком распространении знаний. Предлагалось каждый округ разделить на административные районы площадью 5—6 кв. миль подобно Вашим участкам. В каждом районе намечалось построить бесплатную начальную школу, где обучали бы чтению, письму и арифметике; из этих школ ежегодно следовало отбирать лучших учеников, которые могли бы за общественный счет продолжить свое образование в окружной школе, откуда определенное количество наиболее способных учеников должно было направляться в университет для завершения образования; в университете предполагалось обучение всем полезным наукам. Благодаря такой системе достойных и талантливых отыскивали бы из всех слоев общества, и образование подготовило бы их к победе в соперничестве за ответственные посты с богатыми и родовитыми людьми.
Кроме того, я предлагал оставить за этими административными районами те области самоуправления, в которых они лучше всего подготовлены, поручив им заботу о своих бедных, о дорогах, полиции, выборах, назначение присяжных, отправление правосудия в несложных случаях, первичное использование милиции; словом, предполагалось сделать их небольшими республиками с губернатором во главе каждой из них, поскольку они лучше справлялись бы со всем тем, что происходит у них на глазах, чем большие республики округов или штатов. Общий созыв губернаторами собраний административных районов в один день по всему штату всегда выражал бы подлинно народное чувство по любому вопросу и позволил бы штату воздействовать на массы, как это часто делалось в Вашем штате, и добиваться такого же результата от своих городских собраний. Если бы закон о религиозной свободе {7}, составивший часть этой системы, покончивший с аристократией духовенства и возвративший гражданам свободу взглядов, и акты о наследовании, обеспечивающие равенство в положении граждан, опирались на образование, то народные массы поднялись бы на высокий уровень морального совершенства, необходимого для собственного благополучия и надлежащего государственного управления. Таким образом, завершилась бы великая цель их подготовки для выбора подлинной аристократии, для занятия ответственных государственных постов, исключения различных псевдо[аристократов]. Тот же Феогнид, у которого Вы взяли эпиграфы к своим двум письмам, уверяет нас, что oydemian ро, Kyrn agathoi polin olesan andres {8}. Несмотря на то что этот закон вводится в силу лишь частично и не дал пока результатов, законодательные власти рассматривают его в настоящее время вместе с другими актами исправляемого свода законов, еще не принятыми; я не теряю надежды, что какой-нибудь истинный патриот в благоприятный момент обратится к нему и сделает его краеугольным камнем свода законов нашего правительства.
В отношении аристократии необходимо иметь в виду, что до установления американских штатов история знала только человека Старого Света, стесненного в узких и ограниченных пределах и погрязшего в пороках, которые порождает такое положение. Одно дело— правительство, приспособленное к таким людям, и совершенно другое — для людей наших штатов. Здесь каждый может иметь землю, на которой он будет трудиться, если захочет, или, если он предпочтет проявлять свою деятельность в другой области, он может требовать за свой труд такую компенсацию, которая не только обеспечит ему приличное существование, но и даст ему также возможность не работать в старости. Каждый благодаря собственности, которой он владеет, или в силу своего удовлетворительного положения заинтересован в поддержании законов и порядка. И такие люди могут надежно и с успехом сохранить за собой полный контроль над своими общественными делами и ту степень свободы, которая в руках городской черни Европы сразу же привела бы к разрушению и уничтожению всего народного и частного. История Франции за последние 25 лет и Америки за 40 лет, даже за последние два столетия, полностью доказывает правоту этого наблюдения.
Но даже в Европе в умах людей произошло заметное изменение. Наука освободила мысли тех, кто читает и рассуждает, и пример Америки воспламенил чувства справедливости в народе. Как следствие этого начался бунт в науке среди талантливых и отважных против высокого положения и происхождения — их стали презирать. Первая попытка не удалась, так как толпы горожан — орудие, избранное для осуществления бунта, — лишенные человеческого достоинства из-за невежества, нищеты и пороков, нельзя было удержать в пределах разумных действий. Но мир оправится от паники, вызванной этой первой катастрофой. Наука шагает вперед, таланты и предприимчивость наготове. Можно обратиться за помощью к сельскому населению, более легко управляемой силе с точки зрения их принципов и субординации; даже там положение, происхождение и показной аристократизм в конце концов потеряют свое значение. Однако мы не имеем права вмешиваться в это. Нам достаточно, если моральное и физическое состояние наших граждан позволит им отобрать людей способных и годных для управления с повторением выборов через такие короткие промежутки времени, которые позволят им сместить неверных слуг до того, как зло, которое они замышляют, может стать непоправимым.
Итак, я изложил свое мнение по вопросу, в котором мы расходимся, не с целью спора — мы оба слишком стары, чтобы изменять свои взгляды, являющиеся результатом долгой жизни, полной исследований и размышлений; я это сделал лишь под влиянием Вашего письма — мы не должны умереть, не объяснившись друг с другом. Мы действовали в полном согласии на протяжении длительной и опасной борьбы за свободу и независимость. Была принята конституция, и, хотя никто из нас не считает ее совершенной, все же мы оба думаем, что она сможет сделать наших сограждан самыми счастливыми и надежно охраняемыми людьми на земле. Если наши взгляды не совсем сходятся в отношении недостатков этой конституции, это не имеет большого значения для нашей страны; посвятив ей долгую жизнь бескорыстного труда, мы передали конституцию своим потомкам, которые смогут позаботиться о ней и о себе.
О памфлете на аристократию, посланном Вам, или о том, кто мог бы быть его автором {9}, я узнал лишь из Вашего письма. Если это исходит от лица, которое Вы подозреваете, то это можно установить по странным, мистическим и гиперболическим идеям, окутанным в замысловатые и педантичные выражения, полные аффектации, характерные для его манеры письма. В любом случае я надеюсь, что на Вашем спокойствии не отразится грубость и невыдержанность всяких писак и что Вы спокойно будете жить и радоваться процветанию нашей страны, пока сами не пожелаете занять свое место среди аристократии, пришедшей до Вас
Всегда преданный Вам
Т. Джефферсон.
[Бессмыслица Платона]
Т. ДЖЕФФЕРСОН — Д. АДАМСУ
5 июля 1814 г.
...Я развлекался серьезным чтением платоновского «Государства». Однако я ошибаюсь, называя это развлечением, потому что это тяжелейшая обязанность, которую я когда-либо выполнял. Раньше я случайно брался за его другие труды, но едва ли у меня когда-нибудь хватало терпения пройти через весь диалог. Пробираясь через причуды, ребячество и непостижимый уму жаргон этого труда, я часто откладывал его, чтобы спросить себя, как могло случиться, что мир так долго соглашался принимать всерьез такую бессмыслицу, как эта. Как soi-disant {1}христианский мир фактически мог это сделать — пример исторического курьеза. Но как мог римский здравый смысл допустить это? И в особенности, как Цицерон мог превозносить Платона? Хотя Цицерон не владел лаконичной логикой Демосфена, но он был способным, образованным, трудолюбивым, практичным в делах и честным. Он не мог быть обманут просто стилем. Он сам был первым в мире мастером слога. Что касается современников, я думаю это скорее вопрос моды и авторитета. Образование находится главным образом в руках лиц, которые в силу своей профессии проявляют интерес к имени и фантазиям Платона. Они задают тон в школе, а немногие в последующие годы имеют возможность пересмотреть свои школьные взгляды. Но если оставить в стороне моду и авторитет и подвергнуть Платона проверке разумом, изъять его софизмы, пустословия и непостижимости, что же останется? Поистине он один из плеяды настоящих софистов, который избег забвения в отличие от своих собратьев, во-первых, благодаря изяществу стиля, но главным образом потому, что его причуды были приняты и вошли в плоть и кровь искусственного христианства. Его туманная мысль всегда представляет подобие объектов, наполовину видимых сквозь туман, которые не могут быть определены ни по форме, ни по размерам. И однако то, что должно было обречь его на раннее забвение, в действительности обеспечило ему бессмертную славу и благоговение. Христианское духовенство, найдя доктрины Христа низведенными до всеобщего понимания и слишком простыми, чтобы они нуждались в объяснении, увидело в мистицизме Платона материал, из которого оно имело возможность построить искусственную систему, которая могла из-за своих неясностей допустить вечные споры, дать священникам работу, и ввести [эту систему] ради своей выгоды, власти и превосходства. Доктрины, исходившие из уст самого Христа, понятны даже детям; но тысячи томов все еще не объяснили платонизмы, в которые эти доктрины были облечены, и лишь по тому простому основанию, что бессмыслица никогда не может быть объяснена. Они, однако, добились своих целей. Платон канонизирован, и теперь считается неблагочестивым сомневаться в его заслугах, как и в заслугах апостолов Иисуса. В особенности к нему обращаются как к защитнику бессмертия души; и я все же осмелюсь сказать, что, если бы в доказательство этого не было лучших аргументов, чем его, никто из людей не поверил бы в это. К счастью для нас, платоновский республиканизм не получил такого же одобрения, как платоновское христианство; иначе бы ныне все мужчины, женщины и дети жили беспорядочно, подобно диким зверям полей и лесов. Однако «Платон — великий философ», — говорил Лафонтен. Но Фонтенель спрашивал: «Вам очень ясны его идеи?» — «О нет! Он из непроницаемой тьмы».— «Вы не находите, что он полон противоречий?» — «Конечно,— отвечал Лафонтен,— он лишь софист». Но сразу же он снова восклицал: «О! Платон был великий философ» {2}. У Сократа действительно были основания выражать недовольство неправильными толкованиями Платона, потому что поистине его диалоги — это клевета на Сократа.